не удержался от иронии:
прошел ваши застенки, Гонсалес?
своих поступках и попрошу кары за них у высшего суда - самого себя.
большом наступлении врага не берусь.
стыдился, что вынужден выступать против человека, которому во всем верил.
Я сочувствовал ему, я сам испытывал нечто похожее.
нас, кто держит руку на пульсе общественного настроения.
не выдавливая из него ни звука. Вообще, замечу, что для роли министра
информации можно было подобрать человека, лучше владеющего словом. Уж не
знаю, почему Гамов так благоволил к нему. Громогласный Константин Фагуста
подошел бы больше, чем Исиро, на должность министра информации - если бы
не его антигамовские настроения.
Да, я тоже - нет!
отвергает помощь голодающим в Клуре и Корине.
врагам. Даже не все правительство, а только его часть. Не слишком ли мы
много берем на себя, решая за всю страну? Надо вынести наши разногласия на
суд всего народа.
помощи врагам, но забудете упомянуть, что враг может не понять нашего
благородства и нам тогда придется расплачиваться страданиями за свое
великодушие.
толчее ежедневности. Гамов сильно сдал - постарел, осунулся, под глазами
легли черные полукружья, щеки посерели. Он, однако, сказал, не отвечая
язвительностью на язвительность:
продовольственного пайка оказать благородную и великодушную помощь
голодающему населению тех стран, которые воюют с нами и солдаты которых
завтра, возможно, используют эту помощь для того, чтобы нанести нам
поражение в бою?"
Но я принимаю ваш вызов, Семипалов. Именно на такой прямой вопрос нужно
получить прямой ответ. Вскрыть самое глубинное в каждом, не только то
мелкое, то близорукое, что на поверхности.
Даже так: достоин ли наш народ своего руководителя?
только совместно с моим народом. Если между нами возникнет пропасть, мне
нечего делать на моем посту.
референдум, чтобы вы подлечились? Еще никогда не видел вас таким усталым.
министров до чистильщиков сапог, должны показать, чего реально стоим. Я
чувствую себя неважно, но мне не до лечения.
молчали батареи, то в душах вибрировали страсти не слабей тех, какими
терзали тела электровибраторы. Гамов, заранее все предугадывающий, и
отдаленно не подозревал, как закончится заседание правительства Латании с
правительством наших союзников, руководителями Комитетов Помощи и
Спасения, редакторами газет и стерео.
поднимался на трибуну, а говорил, лишь незначительно возвышаясь над
столом, - очень невыгодное для оратора положение. На сцену он пригласил
всех членов Ядра, я разместился по правую руку от него, Вудворт - слева.
Гамов говорил, а я рассматривал зал. И я увидал людей, с которыми сто лет
не встречался, даже забыл о существовании многих, а они существовали,
работали, даже занимали видные посты. В первом ряду уселись рядком два
злых врага, всячески поносивших один другого и при встречах взаимно
воротивших носы, - огромный Константин Фагуста и почти пигмей Пимен
Георгиу. Кроме этого противоестественного соседства, все разместились по
строгому чину - отдельной кучкой министры и их заместители, военные
высоких рангов, руководители заводов и институтов. В общем, каждый,
вызванный сюда, теснился к своей группе, заражаясь общим для нее мнением.
Особо во втором ряду сидели женщины - высокая Людмила Милошевская, она, я
догадывался, выбрала это место, чтобы стерео показывало лишь ее лицо, а
сидящие впереди экранировали ноги, отнюдь не бравшие "совершенством
обточки", как называл красивые женские ноги Готлиб Бар в те довоенные
годы, когда слыл остряком и женопоклонником. К Людмиле приткнулась Анна
Курсай - не побоялась показать зрителям свою красоту рядом с красотой
Людмилы. Женщины, сколько я раньше знал, на такие рискованные сравнения не
решаются. Впрочем, теперь они числили себя не так женщинами, как
деятельницами: Людмила появилась в этом зале по праву высокой должности, а
Анна Курсай совершила если и не подвиг, то выдающийся акт: подняла своими
объездами сел и городов всю Флорию, женскую ее часть, естественно, -
выдача целебного молока "на одну женскую голову", как это, наверно,
формулировалось у статистиков, вышла точно такой, как Анна пообещала мне
во время нашего объяснения во взаимной ненависти - выше, чем в других
регионах страны. Не ценить такое старание я не мог и, хотя на всех дорогах
Флории по-прежнему висели красочные плакаты с грозным предупреждением:
"Генералу Семипалову въезд во Флорию воспрещен!", уже не впадал в
раздражение при одном слове "флор".
Людмилой, то еще отважней поступила дурнушка Луиза Путрамент. Ее тоже
пригласили на совещание, она активно включилась в "молочную кампанию" в
своей стране и, хоть в Нордаге - вероятно, особенность всех северных стран
- женщины не хвастаются плодовитостью, но выдача молока "на голову"
уступала лишь выдаче во Флории. Так вот, Луиза тоже села рядом с Людмилой,
и сравнение - для мужского глаза - было до того не в ее пользу, что,
уверен, на нее заглядывались даже больше, чем на Людмилу: необычное
покоряет.
и максималист Вилькомир Торба сидели в одном ряду, за женщинами. Но они
все же постарались, чтобы их разделил какой-то мужчина внушительного
телосложения и, вероятно, внушительной должности, иначе не заслужил бы
входа сюда - впрочем, я того мужчину не знал.
произнес на Ядре, но повторял ее более бледно и невыразительно. Нас он
убеждал вдохновенно, в каждом слове звучала страсть, он понимал, какие
необычайные идеи ставит нам в исполнение и, стало быть, надо, чтобы даже
голос подчеркивал эту необычайность: убеждал не только логикой, но и
голосом, и мимикой, и блеском глаз - он это умел, он был мастером на такие
приемы. А сейчас правительственному собранию он докладывал тускло, не
зажигал, а словно бы читал по бумажке скучнейший текст - даже временами
путался в словах, чего с ним еще не бывало.
выиграем спор с ним без особых усилий.
ответно Прищепа. - Но ведь этого не может быть!
сообщил, какие споры были на Ядре, как он оказался в меньшинстве и как без
возражений принял мою формулировку.
он. - Вы спросите, почему я согласился? Возможно, заподозрите, что
внутренне сам жажду отрицательного ответа. Нет, я жду только
Николаев Андрей
Корнев Павел
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Березин Федор
Громыко Ольга