слеп и глух, у него голодный, жадный рот, у этого сосунка. И разве его
насытишь? Он несчастен. Мечется как безумный. Страдает, а как его уте-
шить - не знаешь.
возрасте, когда сами будете раздавать шлепки выводку маленьких бунтарей.
кается, как лошадка.
на свое попечение?
ни о чем даже не подозревает. Я думал написать ей. Но, насколько я пони-
маю, отношения у них плохие, они в ссоре. Мне это знакомо: вероятно, они
слишком близки, чтобы понять друг друга. У нее тяжелая работа и свои
неприятности. Не стоило бы ее пугать, если бы можно было придумать что-
нибудь другое. Нет ли у нашего паренька здесь, на месте, какой-нибудь
родственницы, которая могла бы взять его к себе и присмотреть за ним?
строит из себя святошу, она может понять...
лубком. Но это была славная девушка, она сказала себе:
на месте матери? Нет, я не могу оставить его здесь! Милый мой мальчик!..
Есть одно только средство спасти его, и надо на него решиться..."
отправилась к Сильвии и отдала его ей.
трагической смерти ее дочурки. На эту женщину, которая делала отчаянные
усилия забыться и в которой война пробудила жажду развлечений и наслаж-
дений, обрушился удар, вернувший ее к действительности. Она, пожалуй,
предвидела его - и без особой тревоги, но никогда не думала, что он от-
зовется в ней с такой силой... Ее муж Леопольд скончался в плену, в не-
мецком госпитале. Бедняга заранее известил ее об этом письмом:
не очень хорошо. Меня положили в госпиталь, и я тебя уверяю, что немцы
хорошо ухаживают за мной. Грех жаловаться. Палату отапливают. Ведь еще
стоят холода. Говорят, что вас там плохо снабжают топливом, угля не хва-
тает. Как хотелось бы вам помочь! Вижу отсюда, как вы сидите в мастерс-
кой; стекла покрыты инеем. У Селестины зябнут руки, она трет пальцы о
спину кота. Тебе-то никогда не бывает холодно и ты ходишь по мастерской,
постукиваешь каблучками и тормошишь мастериц, чтобы разогнать в них
кровь. Но приходит время ложиться: простыни в нашей большой кровати от-
сырели. Что ж делать? Зато днем вы можете гулять, двигаться, а когда
можно двигаться - это уже много. Если бы я мог хотя бы пошевелиться! Я
вынужден сказать тебе, что врачи сочли нужным отрезать мне ногу. И вот -
что ж поделаешь! - ведь я ничего в этом не смыслю, пришлось покориться.
Но так как я очень слаб и боюсь, что не выживу, я и решил написать
письмо, чтобы перед смертью поцеловать вас. Впрочем, никогда не надо те-
рять надежды на спасение. Может быть, я еще вернусь к вам. А может быть,
и не вернусь. Прошу тебя, моя дорогая, не сердись - ведь я не виноват -
и знай, что я всеми силами постараюсь справиться. Но если беда случится,
- ну что же, ты еще молода, ты можешь снова выйти замуж, я не такая уж
редкая птица - таким людям, как я, легко найти замену. Лишь бы он был
честен, трудолюбив и уважал тебя. Не очень-то меня радует мысль, что ты
будешь с другим, но я хочу, чтобы ты была счастлива. Как это уже все
равно, я наперед этому радуюсь. Милая моя Сильвия, было у нас с тобой
много плохого и много хорошего; мм без устали работали, случалось, и
ссорились, но мы всегда были добрыми товарищами. Я тебя часто раздражала
я не был - это я хорошо понимаю - тем мужем, какого тебе надо, ну да уж
какой есть; я изо всех сил старался не досаждать тебе. Не сердись на ме-
ня, если это мне не всегда удавалось. Поцелуй Аннету и Марка. Мы не
всегда были для них, чем должны были быть. Хотелось бы, чтобы ты больше
занималась малышом, - ведь у нас нет детей. Следовало бы впоследствии
привлечь его к участию в нашем деле... Писать больше не могу. Не оченьто
много у меня сил. Да и что можно сказать на бумаге?.. Целую тебя. Ах,
Сильвия, как хотелось бы мне подержать тебя за руку! Прощай - или до
свидания. Твой верный муж, который думает о тебе, о вас, и будет в мыс-
лях своих стремиться к вам из самого дальнего далека - из-под земли.
Вблизи или вдали от тебя, я говорю себе, что это та же земля, по которой
ступают твои ножки. Прощай, моя женка, моя дорогая старушка, моя ма-
ленькая красавица, моя любовь. Благодарю тебя за все. Мужайся. Мне тяже-
ло уходить. Ах, боже мой!
года; она не погашена".
надцать лет. До сих пор она видела в нем славного человека, надежного
компаньона, и больше ничего. Смерть открыла ей, что их союз был далеко
не чисто деловым. Совместная жизнь связала их друг с другом в такой
крепкий узел, что пальцы искусной портнихи не могли бы распутать его;
когда нить порвалась. Сильвия уже не могла отличить, чья же это - его
или ее. Весь моток размотался.
частью ее самой!.. Как она скупилась, отмеряя любовь этому преданному
сердцу! Измены, о которых он, может быть, не знал, хотя и догадывался...
Но если бы даже они остались от него скрытыми, это не избавило бы ее от
угрызений совести: она-то ведь об этих изменах знала, а теперь она была
он. Ее мучило суеверное ощущение, что, умирая, он повернул ключ и, про-
никнув в ее душу, прочел в ней все. Но когда она вспомнила, сопоставив
числа, чем была наполнена для нее та ночь, когда он в смертельной тоске
искал ее руку, это доконало ее. Напрасно она говорила себе:
чает не то, что я сделала! Это не так уж важно! Если бы ты вернулся, я
искупила бы свою вину любовью. Но ты умер, и долг мой не оплачен. Я не
могу возвратить его тебе. Что бы я ни делала, вина моя останется со
мной. Я кажусь себе воровкой..."
ка к несправедливости. В особенности, разумеется, к той, которую совер-
шали по отношению к ней. Но так же искренне - к той, которую она совер-
шала по отношению к другим. Мучительно было сознавать, что на ней так и
останется вина перед ее лучшим другом.
с тем, чего не могла уже изменить. Когда перед тобой еще долгая жизнь,
то, сделав неверный шаг, утешаешь себя тем, что все еще можно наверс-
тать: сознав свою вину перед одним, будешь справедливее к другому. Но
теперь, когда большая часть дороги позади, ты никуда не уйдешь от своих
ошибок. Ты вступила на неверный путь, но искать другой слишком поздно,
тебе его не пройти...
мелькнуло все, что было, начиная с первых дней замужества: рождение ре-
бенка, ссора с Аннетой, Одетта, катастрофа, возвращение к жизни, доброта
Леопольда, такая простая и естественная, что даже не приходило на ум за-
мечать ее, война, любовники, - и бедняга, который умирал там, вдали,
одинокий, преданный ею... Невесело... Чтобы согреться, она инстинктивно
остановила свой мысленный взор на двоих оставшихся у нее: Аннете и Мар-
ке...
рассказала ей все начистоту и без прикрас.
собиралась поехать за мальчиком в лицей, он явился сам: его исключили.
рался в пансион, он столкнулся нос к носу с нарушавшим правила надзира-
телем, который тоже откуда-то возвращался. На его резкий выговор Марк
ответил как равный равному, холодно и вызывающе. Надзиратель колебался
между долгом покарать виновного и опасением, как бы мальчик, готовый на
все и смотревший на него с угрозой, в случае доноса не потянул за собой
и его. У надзирателя совесть была нечиста. Но чувство долга и самолюбие
взяли верх. Марка вызвали к директору и исключили. Он даже рта не раск-
рыл. Не соблаговолил хотя бы слово проронить - не оправдывался, не обви-
нял. В душе он стал больше уважать надзирателя за то, что тот не стру-
сил.
Аннета доверила ей мальчика. Она просила следить за ним, сообщать о его
здоровье, о его поведении в лицее, брать его к себе на свободные дни,
Корнев Павел
Гуревич Георгий
Конан-Дойль Артур
Пехов Алексей
Пехов Алексей
Лукьяненко Сергей