вновь. И уже воротились гордость и жажда: жажда получить чужую,
неистраченную юность, жажда юного тела, юных и трепетных губ, жажда
почуять вновь и опять, в судорогах любви, невозвратные прежние годы, жажда
жестокого насыщения...
старые стены напоминали о том, о чем он ныне хотел забыть: годах бессилия,
о зависти и, паче всего прочего, о мертвой Феодоре. Он будет великим
князем Золотой Руси! Он мертвому Дмитрию докажет - и пусть тот повернется
в гробу! И пусть увидят его души Семена с Олфером теперь, достигшего
власти, в славе, в золотых ризах, с юной женой!
предсмертный взгляд и упрек - когда гулял весь терем, когда на Городце, по
улицам, были расставлены бочки с пивом для любого смерда, когда бояре
славили князя и гремел хор, когда в укромном покое он наконец поднял на
руки снявшую уже с него сапоги молодую жену, чтобы швырнуть на постель...
Он вспомнил все: старого Жеребца, что бил утром горшки о стену изложницы,
и их ту, далекую, нелепую, первую ночь, и, скрипнув зубами, уронив
Василису на постель, чуть не ушел, чуть не выбежал вон из покоя, и
опомнился только, когда Васса тревожно спросила: что с ним? К счастью,
свеча была потушена, и девушка не видала Андреева лица...
Михаил возвращал и те села, что были отобраны у него во время похода под
Кашин Дмитрием Борисовичем.
под стать!> - толковали на посаде, возвращаясь с княжого двора, где поили
и кормили горожан. От собора до терема после венца молодых вели по
расстеленным алым сукнам, и горожане теснились по сторонам, заглядывая в
алеющее, с потемневшими, влажно-блестящими глазами, лицо молодой. Строгая
свекровь, встретив их в тереме, обняла и расцеловала Анну ото всей души.
После ужаса прошлой зимы и томительного ожидания сына Ксения Юрьевна
теперь больше всего хотела дождаться и увидеть внуков. И о том же были
величальные песни разряженных женок-песельниц:
взглядывала на матово-бледное, стремительное лицо мужа, его гордый,
надменный рот и эти, вразлет, темно-огненные очи, и каждый раз
томительно-сладко падало сердце. Не во сне, не в сказке ли узреть такого
жениха!
великого князя Андрея, мужа сестры, прискакал к ним на свадьбу. И сидел за
столом, пил, шутил и смеялся, дары дарил и ее поздравлял, а к Василисе не
поехал, вот! Ей не думалось пока, какие там дела-нелюбия у братьев
Александровичей, слишком это было сложно и далеко, да и не до того было
тут, когда чужой терем, и пир, и первая брачная ночь...
открывает тяжелый переплет дорогого <Амартола>, самолично заказанного и
переписанного для них недавно в Киеве, с блещущими золотом и многоцветью
изображениями. На первом, заглавном листе, по сторонам, написаны в рост
князь и княгиня, это заказчики книги, он сам и вдовствующая великая
княгиня, Ксения. <Я и матушка!> - значительно поясняет Михаил, и Анна
вглядывается в лики предстоящих, читает подписи, взглядывает, алея, на
Михаила и снова смотрит на блещущий киноварью и золотом лист. А он стоит,
приобняв Анну и, тоже любуясь, смотрит на развернутую рукопись всемирной
истории, которую ему, Михаилу, предстоит продолжить, вписав туда и свои
грядущие деяния... И вписать не пером, то сделают другие, а мечом и
мудростью, как писали великие киевские князья, о которых сейчас правнуки
слагают легенды. И Анна ощущает ласковое тепло от сильного стройного тела
молодого мужа, мягкую тяжесть его руки на своем плече, и ей сейчас и
сладко и хорошо с ним.
тверского и городецкого, этою же зимой произошло и еще одно событие,
внешне невидное, но, быть может, более значительное для грядущих судеб
страны. У Федора Бяконта и Марии, его жены, черниговских великих бояр,
перебравшихся на Москву, к Данилу, родился первенец, сын, названный в
святом крещении Елевферием*. Данил придумал-таки, как оказать честь
Бяконту, не обидев, однако, Протасия и других своих ближних бояр. Крестным
отцом ребенка он сделал не себя, а младшего сына Ивана. Все умилялись
потом, и особенно боярыни, как серьезно семилетний княжич отнесся к своим
обязанностям: как он внимательно следил за службою, как стоял, не
шевелясь, как держал на руках ребенка и шептал ему что-то, успокаивая
попискивавшего малыша. И после крещения, когда взревевший от нежданного
купанья Елевферий начал было сучить ножками, вырываясь, княжич Иван строго
приказал ему замолчать, и тот умолк, тараща круглые глаза. Иван один
хранил серьезность, когда улыбающийся священник мазал младенца миром,
приговаривая: <Во имя Отца, и Сына, и Святого духа!> - и улыбались,
умиляясь, посадские бабы, и боярыни, и сама княгиня Овдотья. И даже после,
когда завернутый ловкими руками бабок Елевферий окончательно утих, Иван не
отдал младенца крестной матери, а пожелал сам держать его на руках, и все
заглядывал в лицо малышу, и старался строго хмурить свои светлые детские
брови. А после, дома, он долго ходил задумчивый, даже не возился с
братьями, а укладываясь спать, когда Данил зашел поцеловать сыновей на сон
грядущий, спросил:
бок.
детские, светлые - как лен.
покой. - Эко! Вся жизнь ой-ей-ей как велика!
Владимире рукоположил нового епископа Владимиру и Суздалю - Симеона. А
летом великий князь Андрей, благословясь у митрополита, отбыл с молодою
княгиней в Орду.
Тохты отцов удел. Иван медлил. Надо было собрать серебро и подарки,
разведать, что и как. Тохта очень мог припомнить ему союз отца с Ногаем.
Меж тем разоренная земля подымалась медленно, и он решил не ехать теперь,
дождаться осени и нового урожая, а пока продолжал отстраивать город,
принимал купцов, давая им льготы, приглашал на опустевшие земли беглых
владимирских и рязанских смердов, освобождая переселенцев от даней на
несколько лет. Дважды у него побывал Данила, которого с годами все больше
тянуло к родной стороне. Озеро и Клещин-городок аж снились порой! Привозил
детей, ездил верхом с мальчиками, показывая и объясняя, где что, и
притихшие сорванцы удивленно оглядывали незнакомые поля, овраги и склоны,
которые были, оказывается, родиной их отца...
него у хана.
невесть что творили в те поры. Один на одного. А теперича, кажись, порядок
у их настанет. Ногаю, тому, слыхать, вовсе мало веку осталось. Бегут от
его. Ну и нам приходит за хана держаться... Оно-то и вернее так! Тохта
своей, мунгальской веры. Бесермен не любит, стойно Менгу-Темерю. Ему нашу
руку держать волею-неволею, как Менгу-Темерь держал, когда с Абагой
персидским ратился. Кто ему, нехристю, окроме Руси поможет? А Ногай, вишь,
бесерменин. Тому уж приятели те и будут, кто Мехмету кланяется... Смекай!
Он батю твово обидел, а ты того в сердце не бери, о земле думай! Пущай
земля в спокое побудет. Все лучше, чем, стойко Андрею, наводить ворогов на
Русь! - помолчав, прибавил Данил.
Дмитричем в Орду. В Сарае для него была последняя бледная надежда найти
следы пропавшей сестры. Он уже не верил ни в какие поиски, но это надо
было сделать для матери. Вера упорно надеялась, что дочь где ни то да
отыщется. Нынче у нее и разговоров и толков было все только об Орде да об
Орде.
Флинт Эрик
Андреев Николай
Андреев Николай
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Корнев Павел