Чтение 111–й страницы книги ~Слово и дело~

ненько им жить придется. Никто сиротинок не пожалеет.

Еропкин душою был гораздо нежнее Хрущева, и опытный зверь Ушаков сразу это
почуял... Признавался архитектор:

- Это так, что Волынский проект свой читывал. Но не мне одному, а всем
сразу. Даже девка одна была, помнится...

- Как зовут девку? - сразу вклинился Топильский.

- А что?

- Здесь мы задаем вопросы. Отвечай быстро!

- Девку-то как зовут? - кричал Ушаков.

- Варвара, кажись.

- Откуда взялась?

- Не помню.

Теперь на него кричали с четырех сторон комнаты:

- Вспомни! Быстро! Отвечай сразу! Не думая!

- Дмитриева Варвара... камер-юнгфера Анны Леопольдовны.

- Ага! - обрадовался Ушаков. - Ванька, ты это запиши...

Еропкин пристыженно замолк.

- Чего молчишь? Далее. Ну читали... Что читали?

- Читали, а я слушал. В одном месте даже поспорили.

- Из-за чего? - вопросили сыщики.

- Зашла речь о царе Иоанне Грозном, которого Волынский в проекте своем
прописал тираном народа и погубителем...

- Ванька, - кивнул Ушаков, - запиши и это!

Вообще Еропкин оказался болтлив; жизнь русская не научила его молчать, ар-
хитектор еще не дорос до простонародной мудрости, когда мужики и бабы, попав
под "слово и дело", твердо держались одной исконной формулы: "Знать не знаю,
ведать не ведаю". Добровольно, к тому не побуждаем, рассказал Еропкин допыт-
чикам о своем разговоре с Волынским о строениях древнеримских:

- Вот-де неаполитанская королева Иоанна себе загородный дом велик построи-
ла, который в большой славе был, а ныне тот дом ее можно почесть совсем рядо-
вым между простых домов нынешних.

Ушаков поначалу даже его не понял:

- Это ты к чему нам? Про дом-то заливаешь...

- А к тому, что все такое, что кажется современникам знатным и чудесным,
позже в забвении обретается. Так и царствования иные: гремят немало по свету,
а потом крапивою порастут.

Ушаков знал, как такие фразы в крамолу переводить.

- Значит, - спросил, - по разумению твоему, и царствование Анны Иоанновны
нашей тоже в крапиве затеряется?

Зодчий понял, что его сдавливают на слове.

- Уж каки империи были велики! - ответил. - А... где оне?

- Откуда же ты взял эти опасные для монархии рассуждения?

- О королеве Иоанне всегда с поруганием писано.

- В какой книжечке? - не отлипал Ушаков.

Пришлось сознаться:

- У Юстия Липсид... Тех же времен автор, именуемый Голенуччи, о ней же пи-
сал, что она скверно живет, любителей при себе почасту меняет и более беспо-
рядку от нее, нежели порядку.

- Вот ты мне и попался! - захлопнул ловушку Ушаков.

Неаполь далек от России, но сходство королевы Иоанны с русской царицей
неспроста. Еропкин и сам понял, что попался.

- Отпустите меня, - заплакал. - В самый разгар жизни уловлен я вами. А
лучше меня кто Петербург отстроит?..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Куда делись его честь и гордость непомерная?

Боже, как низко он пал! Неужели слаб оказался духом?

- Бог разум затмил мне, а вы не имейте сердца на меня...

В зале дворца Итальянского, между судей своих, подлейшим образом ползал
Волынский на коленях и молил жалобно:

- Прощения у вас прошу за дерзости свои...

От полу он хватал руку Ушакова, целуя ее.

- Виноваты только горячность, злоба и высокоумие мои, - говорил Волынский
и в глаза палачу заглядывал. - Уж не прогневал ли я чем ваше превосходитель-
ство?

Чернышеву нижайше в ноги он кланялся.

- Не поступай со мной в суровости, - просил его Волынский. - Ведаю, что ты
в жизни тоже горяч бывал, как и я, грешный.

Перед Румянцевым униженно плакал:

- Ты ведь тоже деток имеешь. Подумай обо мне, отце заблудшем, и за это
воздаст господь деткам твоим...

Ушаков опытнее всех судей был. За многие годы, в застенках им проведенные,
он не раз уже наблюдал, как хитроумно изворачивается душа людская, чтобы тело
от казни спасти. И... нет, не поверил инквизитор Волынскому! Ушаков понимал,
что наступил продуманный перелом. Вчера в запальчивости был перед Комиссией
один Волынский, а сегодня предстал другим, как хороший актер в разных сценах.
Кабинет-министр сам нисколько не изменился, а лишь переменил тактику боя...
Волынский еще сражался. Но только другим оружием!

"Поглядим, что далее будет", - размышлял Ушаков...

А далее Волынский начал топить самого Ушакова!

Оговорил и князя Черкасского - Черепаху, выявил слова его хулительные о
герцоге Курляндском.

Стал Волынский щедро клепать на других придворных.

Без жалости гробил их!

Судьи прыгали в креслах, все красные... Волынский называл их грехи прош-
лые, слова заугольные, власть порочащие. Ушакову он кричал (на коленях же пе-
ред ним стоя, весь в слезах):

- Вспомни! Или забыл, как ты Остермана втихомолку со мной порицал. А сви-
детелем того разговора был князь Черкасский...

Злоба прорвалась, когда к Ваньке Неплюеву он обратился:

- А ты, Иван Иваныч, клеотур Остерманов. Всем ведомо, что готов ты порты у
вице-канцлера выстирать. Словам же твоим Комиссия верить немочна, ибо мы в
ссоре с тобою... Враг ты мне!

В одну навозную кучу свалил Волынский обвинения на русских и немцев, на
всю сволочь придворную, которая сейчас мучила его, тиранила и унижала... Он
не вставал с колен!

И, стоя на коленях, обвинял судей своих.

Ушаков испугался оговора:

- Врешь ты все! Не вводи в смущение, говори дело...

Неплюева колотило за столом от бешенства:

- Я слуга государыни нашей, а ты враг государев. Тебя еще Петр Первый пал-
кой в Астрахани убивал на корабле и хотел в воду бросить. Тогда тебя, извер-
га, государыня Екатерина спасла...

И стучал кулаком, весь в ярости, генерал Румянцев:

- За поклепы язык вырвем тебе!

Комиссия с трудом направила допрос в нужное русло:

- Представлял ты в записках своих государыне нашей, будто вокруг престола
ея собрались одни подлецы, льстящие ей бессовестно. Но ведь каждый вернопод-
данный стремится у престола выказать восторг свой и свою преданность, и это
не лесть! Это долг каждого честного служителя монархии-

Русские, они издевались на русским, сами не понимая, что над собой же из-
деваются!

Втащили в залу Итальянского дворца Гришу Теплова:

- Какие гербы на родословном древе ты мазал?

Теплов показал, что мазал картину, себя от страха не помня. А кисть его
закрашивала только те места, которые архитектор Еропкин карандашом ему наме-
тил... Гриша был так угодлив в подобострастии своем, что его с миром отпусти-
ли.

- Еропкин уже у меня, - сказал Ушаков. - Я его спрошу, по какому праву
герб государственный он на тщеславную картину перетащил... Скажи нам, зачем
ты землю копал на поле Куликовом?

Отвечал на это Волынский:

- Желал иметь следы битвы предков наших.

- То дело богопротивное, - вступился Ванька Нешпоев, перед Ушаковым услух-
ничая. - Нешто можно тревожить грязной лопатой усопших во славу божию? Копа-
ние твое в земле - от дьявола!

- Дело не богопротивное, а вполне приличное, - отвечал Волынский. - Даже
наука такая имеется, чтобы в земле ковыряться, о чем и в Академии за Невой
люди ученые извещены должны быть.

- А кто тебя надоумил род свой от Дмитрия Донского выводить? Ты зачем в
родство с государями залезал?

- В родство с Анною Иоанновною я не лезу. А род мой давний, пращурица моя
была сестрою Дмитрия Донского...

Ушаков каверзно отомстил Волынскому за оговоры:

- Может, ты и на корону уцелился?

- Глупости-то к чему? Сие умысел недоказанный.

Ушаков сказал на это честно:

- Все не доказано, пока я доказать не взялся. Ты меня вот в хуле на графа
Остермана обвинил, а я тебя в заговоре на государыню нашу уличу... Проект ты
ловко спалил свой, да черновики в сундуках целы остались. Ключик же от сунду-
ков - вот он, у меня! И прочел я из бумаг твоих, что великого государя Иоанна
Грозного ты тираном называешь...

Тихо стало во дворце Итальянском. Волынский глаза на судей поднял, обвел
их взором тягостным:

- Ежели бы добр был Иоанн, не звали б его Грозным...

- Велико преступление! - заговорили судьи.

Было особо доложено Анне Иоанновне, что Волынский царя Грозного тираном
обзывал, мучительства его над народом описывал. Для начертания же проекта
своего Волынский брал у Хрущева и Еропкина подлинные дела, изучал летописи