головой к иссохшей груди покойницы. Полечка припала к ногам матери и
целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но
предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками за
плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом,
раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме,
другая в ермолке с страусовым пером.
подле Катерины Ивановны? Он лежал тут же, у подушки; Раскольников видел
его.
Свидригайлов. Лебезятников тотчас же уступил место и деликатно стушевался.
Свидригайлов увел удивленного Раскольникова еще подальше в угол.
были бы деньги, а ведь я вам сказал, что у меня лишние. Этих двух птенцов и
эту Полечку я помещу в какие-нибудь сиротские заведения получше и положу на
каждого, до совершеннолетия, по тысяче пятисот рублей капиталу, чтоб уж
совсем Софья Семеновна была покойна. Да и ее из омута вытащу, потому
хорошая девушка, так ли? Ну-с, так вы и передайте Авдотье Романовне, что ее
десять тысяч я вот так и употребил.
сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не
допускаете, что ль? Ведь не "вошь" же была она (он ткнул пальцем в тот
угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну,
согласитесь, ну "Лужину ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей
умирать?" И не помоги я, так ведь "Полечка, например, туда же, по той же
дороге пойдет..."
плутовства, не спуская глаз с Раскольникова. Раскольников побледнел и
похолодел, слыша свои собственные выражения, сказанные Соне. Он быстро
отшатнулся и дико посмотрел на Свидригайлова.
Капернаумов, а там мадам Ресслих, старинная и преданнейшая приятельница.
Сосед-с.
уверить, милейший Родион Романович, что удивительно вы меня заинтересовали.
Ведь я сказал, что мы сойдемся, предсказал вам это, - ну вот и сошлись. И
увидите, какой я складной человек. Увидите, что со мной еще можно жить...
перед ним и заключил его в безвыходное и тяжелое уединение. Припоминая это
время потом, уже долго спустя, он догадывался, что сознание его иногда как
бы тускнело и что так продолжалось, с некоторыми промежутками, вплоть до
окончательной катастрофы. Он был убежден положительно, что во многом тогда
ошибался, например в сроках и времени некоторых происшествий. По крайней
мере, припоминая впоследствии и силясь уяснить себе припоминаемое, он
многое узнал о себе самом, уже руководствуясь сведениями, полученными от
посторонних. Одно событие он смешивал, например, с другим; другое считал
последствием происшествия, существовавшего только в его воображении. Порой
овладевала им болезненно-мучительная тревога, перерождавшаяся даже в
панический страх. Но он помнил тоже, что бывали минуты, часы даже, может
быть, дни, полные апатии, овладевшей им, как бы в противоположность
прежнему страху, - апатии, похожей на болезненно-равнодушное состояние иных
умирающих. Вообще же в эти последние дни он и сам как бы старался убежать
от ясного и полного понимания своего положения; иные насущные факты,
требовавшие немедленного разъяснения, особенно тяготили его; но как рад бы
он был освободиться и убежать от иных забот, забвение которых грозило,
впрочем, полною и неминуемою гибелью в его положении.
как будто остановился на Свидригайлове. Со времени слишком грозных для него
и слишком ясно высказанных слов Свидригайлова, в квартире у Сони, в минуту
смерти Катерины Ивановны, как бы нарушилось обыкновенное течение его
мыслей. Но, несмотря на то, что этот новый факт чрезвычайно его беспокоил,
Раскольников как-то не спешил разъяснением дела. Порой, вдруг находя себя
где-нибудь в отдаленной и уединенной части города, в каком-нибудь жалком
трактире одного, за столом, в размышлении, и едва помня, как он попал сюда,
он вспоминал вдруг о Свидригайлове: ему вдруг слишком ясно и тревожно
сознавалось, что надо бы, как можно скорее, сговориться с этим человеком и,
что возможно, порешить окончательно. Один раз, зайдя куда-то за заставу, он
даже вообразил себе, что здесь ждет Свидригайлова и что здесь назначено у
них свидание. В другой раз он проснулся пред рассветом где-то на земле, в
кустах, и почти не понимал, как забрел сюда. Впрочем, в эти два-три дня
после смерти Катерины Ивановны он уже два раза встречался с Свидригайловым,
всегда почти в квартире у Сони, куда он заходил как-то без цели, но всегда
почти на минуту. Они перекидывались всегда короткими словами и ни разу не
заговорили о капитальном пункте, как будто между ними так само собою и
условились, чтобы молчать об этом до времени. Тело Катерины Ивановны еще
лежало в гробу. Свидригайлов распоряжался похоронами и хлопотал. Соня тоже
была очень занята. В последнюю встречу Свидригайлов объяснил Раскольникову,
что с детьми Катерины Ивановны он как-то покончил, и покончил удачно; что у
него, благодаря кой-каким связям, отыскались такие лица, с помощью которых
можно было поместить всех троих сирот, немедленно, в весьма приличные для
них заведения; что отложенные для них деньги тоже многому помогли, так как
сирот с капиталом поместить гораздо легче, чем сирот нищих. Сказал он
что-то и про Соню, обещал как-нибудь зайти на днях сам к Раскольникову и
упомянул, что "желал бы посоветоваться; что очень надо бы поговорить, что
есть такие дела..." Разговор этот происходил в сенях, у лестницы.
Свидригайлов пристально смотрел в глаза Раскольникову и вдруг, помолчав и
понизив голос, спросил:
глядите, а как будто не понимаете. Вы ободритесь. Вот дайте поговорим: жаль
только, что дела много и чужого, и своего... Эх, Родион Романыч, - прибавил
он вдруг, - всем человекам надобно воздуху, воздуху-с... Прежде всего!
священника и дьячка. Они шли служить панихиду. По распоряжению
Свидригайлова, панихиды служились два раза в день, аккуратно. Свидригайлов
пошел своею дорогой. Раскольников постоял, подумал и вошел вслед за
священником в квартиру Сони.
о смерти и в ощущении присутствия смерти всегда для него было что-то
тяжелое и мистически ужасное, с самого детства; да и давно уже он не слыхал
панихиды. Да и было еще тут что-то другое, слишком ужасное и беспокойное.
Он смотрел на детей: все они стояли у гроба, на коленях, Полечка плакала.
Сзади них, тихо и как бы робко плача, молилась Соня. "А ведь она в эти дни
ни разу на меня не взглянула и слова мне не сказала", - подумалось вдруг
Раскольникову. Солнце ярко освещало комнату; кадильный дым восходил
клубами; священник читал "Упокой, господи". Раскольников отстоял всю
службу. Благословляя и прощаясь, священник как-то странно осматривался.
После службы Раскольников подошел к Соне. Та вдруг взяла его за обе руки и
преклонила к его плечу голову. Этот короткий жест даже поразил
Раскольникова недоумением; даже странно было: как? ни малейшего отвращения,
ни малейшего омерзения к нему, ни малейшего содрогания в ее руке! Это уж
была какая-то бесконечность собственного уничижения. Так, по крайней мере,
он это понял. Соня ничего не говорила. Раскольников пожал ей руку и вышел.
Ему стало ужасно тяжело. Если б возможно было уйти куда-нибудь в эту минуту
и остаться совсем одному, хотя бы на всю жизнь, то он почел бы себя
счастливым. Но дело в том, что он в последнее время, хоть и всегда почти
был один, никак не мог почувствовать, что он один. Случалось ему уходить за
город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел в какую-то рощу; но
чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое
и тревожное присутствие, не то чтобы страшное, а как-то уж очень
досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой,
входил в трактиры, в распивочные, шел на Толкучий, на Сенную. Здесь было уж
как будто бы легче и даже уединеннее. В одной харчевне, перед вечером, пели
песни: он просидел целый час, слушая, и помнил, что ему даже было очень
приятно. Но под конец он вдруг стал опять беспокоен; точно угрызение
Русанов Владислав
Мурич Виктор
Маккефри Энн
Сертаков Виталий
Каменистый Артем