вот худосочное замечание: а за этой дверью живет медицинская сестра.
Клепп, свои проблемы. Поэтому я не стал расспрашивать его о медицинской
сестре, а для начала выказал заботу о его здоровье.
ему все равно не удастся изобразить прямой угол, снова рухнул на постель и,
уже лежа, поведал мне, будто лежит он, собственно, затем, чтобы разобраться,
хорошо ли он себя чувствует, средне или плохо, и надеется за несколько
недель выяс нить, что чувствует себя средне.
длинного и запутанного разговора.
сваренные в принесенной мною свежей воде. Я не посмел попросить у него
липкую кастрюльку, чтобы основательно почистить ее в мойке. Повернувшись на
бок, Клепп варил безмолвно, с уве ренными движениями лунатика. Воду он
осторожно слил в большую консервную банку, после чего, не меняя
сколько-нибудь заметно своего положения, запустил руку под кровать, выудил
оттуда жирную, покрытую засохшими следами томатной пасты тарелку, какое- то
мгновение пребывал в нерешительности, снова запустил руку под кровать,
извлек на свет Божий смятую газетную бумагу, протер бумагой тарелку, бумагу
снова уронил под кровать, подышал на грязное дно тарелки, словно желая сдуть
последнюю пылинку, про тянул мне жестом почти изысканным самую гадкую из
всех возможных тарелок и предложил Оскару без церемоний приналечь на еду.
гадким прибором, липнущим к рукам, он выудил половником и вилкой изрядную
долю спагетти из кастрюли, элегантным движением выдавил на сплетение макарон
колбаску томатной пасты, вырисовывая узоры, изрядно добавил прованского
масла из банки, проделал эти же процедуры над своей кастрюлькой, посыпал обе
порции перцем, размешал свою и взглядом призвал меня поступить так же и с
моими спагетти.
не менее желаю приятного аппетита.
пользоваться ножом и вилкой. Блюдо мне странным образом понравилось. Более
того, Клепповы спагетти стали для меня кулинарным мерилом, которое я с тех
пор применял в каждом предлагаемом мне меню.
Привлекательной в ней была круглая, не закрытая дыра для трубы под самым
потолком, черное ее дыхание доносилось из стены. На улице за двумя окнами
задувал ветер. Во всяком случае казалось, будто именно порывы ветра
временами выталкивают облачка сажи из дыры в комнату Клеила и сажа
равномерно ложится на мебель, символизируя похороны. Но поскольку вся мебель
состояла лишь из кровати посреди комнаты да нескольких покрытых оберточной
бумагой и скатанных в трубку ковров явно цайдлеров-ского происхождения, я
мог с уверенностью сказать: в комнате Клеила не было ничего чернее некогда
белой постели, подушки под головой у Клеппа и полотенца, которым лежачий
больной закрывал свое лицо, когда порыв ветра нагонял в комнату облако сажи.
гостиной, она же спальня, выходивших на Юлихерштрассе или, вернее сказать,
на зелено-серое одеяние того каштана, который рос перед домом. Единственным
украшением был висевший между окна ми, прикрепленный кнопками, портрет
Елизаветы Английской, вырезанный, надо полагать, из какого-нибудь
иллюстрированного журнала. Под картиной на крюке висела волынка, причем
шотландский узор ее ткани еще можно было, хоть и с трудом, разглядеть под
насевшей сажей.
и ее Филиппе, чем -- и много больше -- о сестре Доротее, которая встала
между Оскаром и доктором Вернером и, возможно, пребывала в отчаянии, Клепп
объяснил мне, что является преданным и страстным почитателем британского
королевского дома, а потому в свое время даже брал уроки игры на волынке у
духовиков одного шотландского полка британской оккупационной армии, тем
более что Елизавета была командиром этого полка; он, Клепп, видел в хронике,
как Елизавета в шотландской юбочке и в клетку с ног до головы делает смотр
своему полку.
Елизавета вообще хоть что-нибудь смыслит в игре на волынке, сделал несколько
замечаний по поводу страшного конца Марии Стюарт, -- иными словами, Оскар
дал Клеппу понять, что считает Елизавету особой немузыкальной.
негодования. Ничего подобного, монархист лишь улыбнулся улыбкой посвященного
и попросил у меня объяснений, на основе которых он сможет заключить,
способен ли я, маленький человек -- так назвал меня этот толстяк, --
способен ли я вообще со знанием дела судить о музыке.
догадываясь, к чему именно он взывает. Меня пронзило от головы до горба. Это
было словно в день Страшного суда над всеми моими барабанами, старыми,
разбитыми, вышедшими из строя. Тысячи барабанов, выброшенных мной на
помойку, и единственный барабан, зарытый на кладбище в Заспе, -- все они
встали, восстали заново, целые и невредимые, отпраздновали свое воскресение,
подали голос, заполнили меня, сорвали с края постели, повлекли -- после того
как я попросил Клеппа извинить меня и минутку потерпеть -- из комнаты,
пронесли мимо двери матового стекла, мимо комнаты сестры Доротеи --
полускрытый под дверью четырехугольник письма все еще виднелся на полу
коридора, -- загнали меня в мою комнату, заставили ринуться навстречу мне
тот барабан, который подарил художник Раскольников, когда писал ^Мадонну
49"; и я схватил барабан, и с жестянкой и обеими палочками в руках
повернулся или был повернут, покинул свою комнату, пронесся мимо проклятой
двери, вступил, словно уцелевший после долгих странствий, в макаронное
царство Клеппа, сел на край постели, приладил бело- красную лакированную
жестянку, чуть подвигал палочками в воздухе, испытывая, может быть,
смущение, поглядел куда-то мимо удивленного Клеппа, коснулся жести как бы
невзначай, одной палочкой, ax -- жесть ответила Оскару, и Оскар послал вслед
первой вторую палочку, и я начал барабанить, по порядку, в начале было
начало, мотылек пробарабанил между лампочками час мо его рождения,
набарабанил лестницу в подвал с ее девятнадцатью ступеньками, когда я
справлял свой третий, легендарный, день рождения; расписание уроков в школе
Песталоцци я отбарабанил вдоль и поперек, с барабаном влез на Ярусную башню,
с барабаном сидел под политическими трибунами, пробарабанил угрей и чаек,
выбивание ковров в Страстную пятницу, сидел, барабаня, у суживающегося к
изножью гроба моей бедной матушки, далее избрал темой испещренную рубцами
спину Герберта Тручински, а выбивая на своей жестянке оборону Польской почты
на Хевелиусплац, я издалека заметил некоторое движение в головах той
кровати, на которой сидел, вполглаза углядел выпрямившегося Клеппа, который
достал из-под подушки смешную деревянную флейту, поднес ее к губам и издал
звуки до того сладкие и неестественные, до того соответствующие моему
барабану, что я мог повести его за собой дальше, на кладбище в Заспе, к Лео
Дурачку, что я, когда Лео отплясал свое -- перед ним, для него и с ним, дал
вспениться шипучему порошку мвей первой любви; я даже завел его в джунгли
Лины Грефф, я даже дал прокрутиться большой, рассчитанной на семьдесят пять
килограммов барабанной машине зеленщика Греффа, я взял Клеппа с собой во
Фронтовой театр Бебры, я дал Иисусу громко прозвучать на моей жести,
Штертебекера и всех чистильщиков согнал с трамплина вниз -- а внизу сидела
Люция, -- я же дозволил муравьям и русским захватить мой барабан, но я не
повел Клеппа вторично на кладбище в Заспе, где бросил свой барабан вслед за
Мацератом, а вместо того завел свою великую, не имеющую конца тему:
кашубские картофельные поля, октябрьский дождик над ними и моя бабка сидит в
своих четырех юбках; сердце Оскара грозило превратиться в камень, когда я
заслышал, как из флейты Клеппа моросит октябрьский дождь, как флейта Клеппа
под дождем и под четырьмя юбками отыскала моего дедушку-поджигателя Йозефа
Коляйчека, как та же самая флейта отпраздновала и подтвердила зачатие моей
бедной матушки.
моего деда по плотам, мы, слегка измученные, но счастливые, завершили свой
концерт исполненным в форме гимна намеком на возможное чудесное спасение
сгинувшего поджигателя. С последним звуком, еще не оторвавшись от флейты,
Клепп вскочил со своей продавленной постели. Трупные запахи следовали за
ним. Он же распахнул окна, заткнул газетной бумагой дымоход, разорвал в
клочья цветной портрет Елизаветы Английской, провозгласил конец
монархического периода, пустил воду из крана в раковину, умылся, -- он
умылся, Клепп начал мыться1 -- он решил смыть все, это уже было не умывание,
это было омовение, и когда омытый, оторвавшись от струи, и толстый, покрытый
каплями, голый, чуть не лопаясь, с прегадким, косо висящим членом он
воздвигся передо мной, подле меня, поднял на вытянутых руках -- ибо Оскар
мало весил и мало весит, -- когда смех вырвался из него, нашел выход и
взлетел к по толку, лишь тогда я понял, что воскрес не только барабан
Оскара, что и Клеппа можно считать воскресшим, и мы поздравили друг друга и
расцеловали друг друга в щеки.
колбасу с луком -- Клепп предложил мне основать на пару с ним джазовую
капеллу.
только бросить свою работу гранитчика у каменотеса Корнеффа, но и работу
натурщика в паре с музой Уллой и стать джазовым ударником.
НА КОКОСОВОМ ПОЛОВИКЕ
пусть тот в полном восторге выпрыгнул из своих несвежих простынь, даже
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Маркеев Олег
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман
Орлов Алекс