в художнике радость жизни, воскресившая его яростную плоть, значит, и жажду
творчества, омолодившая его тело, дух, кровь, обострившая взгляд, чувства,
пагубу ревности, сожжение всего вещего вокруг, -- эта женщина, девочка ли,
осталась на веки вечные с нами, и художник, протягивая прозрачный бокал к
нам, требует, зовет, умоляет выпить за ее здоровье да и просто выпить за то,
что они были и есть и им очень хорошо вместе.
звездой она была, из какой земли явилась -- это не наше дело, нам этого и не
надо узнавать. Ясно, что с небес, ясно, что из тех пространств, где обитает
лишь дух добра, веселья, братства, где горит негасимая лампада любви, этого
вечно обновляющегося чувства, которое только и приносит истинное счастье
человеку, не дает ему опуститься до животного и порой поднимает в
запредельные высоты на легких белых крыльях, которые дано почувствовать, а
кое-кому даже ощутить их за своими усталыми и сутулыми от житейских тягот
плечами.
Константиновича Симонова. Он снимал его в средненьком кинофильме "Где-то
есть сын" по мотивам тоже средненькой повести Дмитрия Холендро.
являл собой пример скромности, учтивости, товарищеского участия, на
съемочной площадке сидел в стороне, под палящим крымским солнцем, терпеливо
ждал, когда его пригласят на работу. Ни режиссеру, ни младшим братьям по
работе мэтр нашего театра и экрана не сделал ни одного замечания, не
позволил ни одного каприза, лишь, если как старший, более опытный, что-то
подсказывал молодым, то, смущаясь, потирая руки, говорил: "Извините, мне
кажется, это сделать вот таким образом...", или: "Я бы вам советовал
произносить эти слова помягче...", на что однажды молодая актриса -- этакое
бойкое дарование из новой плеяды, отшила Николая Константиновича следующим
образом: "Я ВГИК кончила! И Вы еще будете мне указывать!..". После этого
Симонов никому уже ничего не подсказывал, а режиссер вышиб из съемочной
группы это юное дарование, окончившее ВГИК.
кинорежиссером и до всех тех давних событий. Было это в ту невероятную пору,
когда во все русские, в том числе и захолустные города наезжали столичные
кино- и театральные знаменитости, ансамбли, хоры, капеллы, чтецы, юмористы,
танцоры, даже футбольные команды из высшей лиги, и однажды местная команда
"Металлург" чуть было не разгромила мое любимое московское "Торпедо", поведя
в счете уже в первом тайме четыре-ноль, но после перерыва взялись за дело
Воронин, Маношин, Ленев, и матч завершился со счетом четыре-четыре. В
соседний же город Лысьву явившееся почти дублирующим составом киевское
"Динамо" и вовсе проиграло с разницей в два мяча.
Симонов. Но веря глазам своим, я несколько раз прочитал скромную рекламу на
черном от копоти деревянном заборе; да тот ли самый с "Петра Первого" всем
известный и любимый артист выступает в клубе металлургов. Клубишко этот
деревянный с покатой, почти опрокинутой сценой, с покатым полом, доживал
свой век. Пахло в нем не металлом, хотя город весь металлом занесен,
хомутами пахло, прелыми хомутами и еще лаптями лыковыми пахло, хотя в лаптях
здесь уже давно никто не ходил. Именно в этом клубе произошел случай,
который сделался историческим анекдотом, свидетельству- ющим о том, как
пронизано было наше передовое общество единым коллективным сознанием.
Выступал в клубе металлургов какой-то цыганский ансамбль, цыгане в нем были
сплошь картавы и больше смахивали на евреев, кавказцев, молдаван и еще на
какие-то чернявые и смуглые нации.
говорю, гад!.." -- Включили свет и зрят: сверху мочится пьяный директор
клуба, перепутавший балкон с гальюном, и попадает мощной струЕй на голову
одного и того же трудящегося. Вот трудящийся, жаждущий справедливости, орет,
чтобы и другим братьям по классу попало.
Господи, помилуй, пошто же это он, сердечный, согласился-то? Ну, может,
выйдет, поговорит маленько, остальной же концерт поведут его спутники,
товарищи его по искусству.
поглядим".
расстегнутым воротом рубашки, улыбаясь такой знакомой по "Петру Первому"
широкодушной улыбкой вышел артист на сцену и низко-низко поклонился народу,
по-русски коснувшись рукой земли, этой же рукой коснулся лица с крупными,
по-мужицки выразительными, былинными чертами, которые, однако, не стирали с
лица того утонченного благородства, которое дается не отборным питанием, но
хорошим воспитанием, чаще -- самовоспитанием, отмеченным умом, которым еще
надобно умело и пользоваться.
умением его владеть аудиторией, слушателем, сольясь воедино с этой самой что
ни на есть простецкой- распростецкой рабочей публикой, не фамильярничая, не
подделываясь под нее, не угождая ей и, тем более, не потрафляя дурным
вкусам. Пребывая на сцене вроде бы отдаленно, он все время был с нами,
проникнув в наши души, доверчиво и преданно ему открытые. Когда он
резковатым голосом с хрипотцой, наполненным мощью страстного дыхания,
прочитал монолог Петра, чусовская публика какое-то время сидела обмерши и не
вдруг зааплодировала.
перевоплощаться, но и преображать нас, зрителей, народ наш, доверчивый слову
и мольбе о добре и счастье доступном, только вот отстранили нас от
милостивого Божьего слова, вместо проповедника и гения сатану подсунули, и
она или оно с обликом сатаны крикливое, полуграмотное существо под названием
пропагандист засоряло нам мозги шлаком и мусором новых идей, нового
передового, визгливого искусства.
прошедшем в клубе металлургов концерте Великого артиста. Ныне, собираясь
писать о Симонове, я попросил прислать мне ксерокопию с того давнего
материала и убедился в том, что опус мой достоин того времени и газеты, в
которой он был напечатан, -- жалкие слова, провинциальный лепет о таинстве,
о волшебстве слова и вдохновенной работе гениального человека, которому
совершенно было наплевать, где он выступает: в клубе ли, пахнущем хомутами,
или в посредственном фильме -- он не умел жить и работать недостойно того
дарования, которым наградил его Создатель, и в даровании том первое место
занимали почтительность и уважение к человеку, которому он служил, дарил
всего себя без остатка, будь тот человек из достославного Петербурга иль из
закопченного уральского городишка Чусового, давно забытого Богом и до боли
любимой нашей советской властью.
много и внимательно. Мельтешит и мельтешит на нем пробойный люд от
искусства, часто эксплуатирующий лишь свои природные данные. Вот уехал один
дурак за море, дурака у нас изображавший, и там дураков играет, русских
дураков, только одетых в американский пиджак. Но успел этот дурак нас
покинуть, тут же замельтешил другой, и тут же стал любимцем публики. Дураков
мы всегда любили и жалели больше, чем умных. Вовсе не выходит из "окна" в
преисподнюю один верткий артист, режиссер и общественный деятель, от хлопот
и забот вовсе облысевший, оседлал телевизор, как рысака. Два деятеля из
ближнего зарубежья, из Грузии и Узбекистана, научившиеся банальности
выдавать за новаторство, и одна, якобы все время давимая, гонимая режиссерша
все вынимает и вынимает из-под прилавка киношедевры, которые народ наш не
понимает и не смотрит, дамочка с детским личиком подделывалась под
детсадовку, удостоилась телетраспекции. Все, все, мало-мальски произносящие
чего-то, через голову кувыркающиеся, с намазанными румянами щеками, искажая
русские слова, чего-то говорят смешное, храбро выкрикивают под гитару иль
музыкальный ящик что-то критическое -- про власти и порядки наши. Кто
спорит, может, все это и нужно? И люди на экране иногда появляются
достойные, с умными мыслями...
уберете острые локти, чтобы пропустить на экран, а значит, и к нам великих
людей недавнего прошлого?!
Николае Константиновиче, освободят от себя экран. Иль вы боитесь, что они,
наши любимцы, вас затмят? Но вот же то же телевидение начало разбавлять
бесовство современных шаманов искусства классической музыкой -- и ничего:
одно другому не мешает... Так покажите же хоть раз все фильмы и спектакли с
участием последнего трагика России. Помогите нашему преображению!
Шломо Вульф
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс