Чтение 112–й страницы книги ~Флаги на башнях~

не сказала, а когда Игорь открыл глаза, он увидел ее улыбающийся взгляд и
руку, протянутую к нему на подоконнике. Он взял эту руку и спросил:

- Оксана, на всю жизнь?

Она кивнула головой. Они стояли и смотрели друг другу в глаза. И, не
отрывая взгляда, Оксана сказала:

- Ой, какой же ты, Игорь, тебе, наверное, целоваться хочется!

- Хочется, - прошептал Игорь.

Оксана приблизила к нему плечо и зашептала горячо:

- Нельзя, Игорь, целоваться нельзя, дорогой мой! Если будем целоваться,
стыдно будет в колонии жить. Колония ж наша, родная, а мы с тобой, какие
мы с тобой люди будем, разве ж можно, чтобы в колонии целовались?

- Один только раз...

Теперь Оксана держала его руку:

- Ой, не надо, миленький Игорь, а кто его знает, как с одного раза
будет, а может, потом еще больше захочется.

- Ну, я тебе руку поцелую.

- Поцелуй вот сюда, только один раз, смотри ж, Игорь, один раз...

При фонаре было видно, как она покраснела. Помолчали, дружно глядя в
окно, и Оксана опять зашептала:

- Ты сказал: на всю жизнь, так мы еще успеем, хорошо, мой милый?
Хорошо? Давай учиться, давать колонии поможем, нехай будет счастливая наша
колония, хорошо? А потом поедем в Москву, хорошо? В студенты, родненький
мой, в студенты поедем: я на биологический, а ты на какой? Ты, мабудь, на
литературный?

На каждое ее "хорошо" Игорь отвечал счастливым, глубочайшим движением
души, только слов ему не хватало.

ФРАГМЕНТЫ ГЛАВ "ФЛАГОВ НА БАШНЯХ"

К части первой

1

- А я буду работать. Все равно буду работать.

Рыжиков гребнул еще раз солому из стога, помял ее ногами, растянулся:

- Кто работает, тот еще скорее пропадет. Думаешь, работать - это легко?

- А зачем Советская власть? Зачем, если не работать?

- Понес - Советская власть. В Советской власти тоже понимать нужно. Ей,
конечно, выгоднее, чтобы все работали, она и заставляет.

- Кому это выгоднее?

- Да Советской же власти!

- А кто это?

- Вот дурень: кому это да кто? Советская власть и есть. Тот, кто
начальник. Ему с ворами беспокойство, а лучше, чтобы все работали. Загнали
на работу, и сиди там.

- А если бы все были воры, так тогда как? Тогда Советской власти не
нужно?

- Оставь, ты, завел: власти, власти!

- Тогда один вор у другого украл бы, а потом тот у того, а потом еще
третий, правда?

- Ложись уже.

- Я ложусь.

Ваня под самым стогом, наклонившись, устраивал для себя гнездышко.

- А если все воры, так кто будет булки печь? А кто будет тогда ботинки
чистить? Тоже воры, да? А они не захотят. Они скажут: пускай кто-нибудь
булок напечет, а мы только красть будем. Правда?

Рыжиков заорал на Ваню:

- Спи! Пристал, как смола!

Ваня замолчал и долго думал о чем-то. Птом улегся уютнее. На небе
горели звезды. Соломенные пряди казались черными, большими конструкциями.

Уже засыпая, Ваня сказал вслух:

- Пойду к этому... к Первому мая.

2

Ночевал он в той же соломе, и в первые две ночи его никто в ней не
заметил. После третьей ночи он проснулся ослабевшим от двухдневного
голода, вставать ему не хотелось. И тогда он увидел над собой удивленное
лицо старой женщины.

- Кто это здесь? А?

- Что?

- Мальчик какой-то. Что ли, беспризорный?

- Нет, я не беспризорный...

- Не беспризорный, а ночуешь в соломе. Нехорошо так. Где твои родные?

- Родные? Это кто, отец, да?

- Отец, мать... Где они?

- Они уехали.

- Уехали? А тебя бросили?

- Они уехали, а только они не отец и мать.

- Чудно ты говоришь. Бледный ты какой, больной что ли?

Ваня просто поправил ее.

- Нет, не больной, а только... голодный очень.

И улыбнулся, сидя в соломенном гнездышке, сложив по-турецки ноги.

- Голодный... - старушка потирала руки в смущении, потом заторопилась,
прошептала:

- Беда, какая беда! Пойдем я тебе хлебца дам, что ли?

Ваня пошел за ней к хате. В хате было чисто и просторно: блестели
недавно крашенные полы. На лежанке, накрытой самодельным вязанным
ковриком, сидели двое мальчиков года по три-четыре и, надувая щечки,
играли деревянными кубиками. Увидев Ваню, они не успели даже принять руки
от кубиков, загляделись на него испуганно-внимательными глазенками. Ваня
стоял у порога и смотрел, как бабушка торопливо открыла низенький шкафчик,
достала из него половину ржаного хлеба. Она приложила хлеб к груди и
большим ножом начала резать, потом подумала, наметила кусок побольше и
отрезала. Спрятала хлеб и нож и только тогда протянула отрезанный кусок
Ване. Ваня принял кусок двумя руками, такой он был большой. Бабушка стояла
и смотрела на Ваню печальными глазами. Мальчики на лежанке так и не
пошевелились: пальцы их все держали кубики, глаза все смотрели и не могли
оторваться от гостя, кажется, они не разу не моргнули с той минуты, когда
он вошел.

Ваня сказал:

- Спасибо.

- Ну а дальше как? Ты пошел бы куда? Приюты есть такие, детские дома
называются. Попросил бы, что ли?

- Я попрошу, - Ваня ответил деловито-спокойным голосом, рассматривая
огромное свое хлебное богатство. - Я пойду в колонию Первого мая, там,
говорят, прилично.

- Ишь ты какой! Прилично! Да тебе какую-нибудь, все равно. А то еще
придумал: прилично.

Несмотря на голодный желудок, Ваня не согласился с бабушкой. Хлеб
остался у него в одной руке, а другую руку он поднял к плечу:

- Бабушка! Это вовсе не я придумал, а все так говорят.

Его глаза загорелись забавной решительностью во что бы то ни стало
убедить бабушку. Но бабушка и не спорила.

- Так ты пойди. Пойди, голубок, что ж тебе так страдать. А красть ты не
умеешь, видно. Правда?

Ваня быстро глянул в окно, немного суматошливо нашел правильный ответ и
только тогда обратил оживившиеся глаза к бабушке:

- Я так думаю, что я сумел бы, только я не хочу красть. Я, понимаете,
не хочу.

- А ты, что ж... когда-нибудь стащил у кого, что ли?

- Нет, еще никогда.

- Так, значит, и не умеешь. Какой же там умеешь!

Ваня не сдавался, он начал уже и хлебом жестикулировать:

- Разве это нужно уметь? Это совсем нельзя сказать "уметь". Если
ботинки чистить, так нужно уметь.

Бабушка улыбнулась ласково:

- Чего это мы разговариваем все? Ты кушай хлеб, кушай.

- Я там... в соломе. Там...

- Ну, это, как тебе лучше.

- До свиданья.

- До свиданья. А как же тебя зовут?

- Ваня Гальченко.

- Ишь ты, фамилия у тебя какая! Гальченко. Ты, Ваня, не бойся. Если не
скоро найдешь эту самую колонию, так заходи. Хлеб у нас всегда есть.

Мальчики на лежанке зашевелились. Один из них взволнованно забегал
глазенками по комнате, бросил наконец свои кубики:

- Баба! А почему он такой?

Ваня открыл дверь и не слышал, что ответила бабушка на этот важный
вопрос.

Возле соломы сьел Ваня половину хлеба, а вторую половину запрятал. Он
не чувствовал
себя способным когда-нибудь зайти к бабушке и попросить хлеба. За два дня,
истекшие после катастрофы, Ваня обошел весь город, несколько раз заходил
на рынок, прохаживался мимо столиков и киосков, в закоулках рынка и на
второстепенных улицах он видел просящих старух, калек и детей, и тогда
решил, что протягивать руку и просить, как они, долю... он никогда не будет.

Все-таки Ваня хотел найти работу. Какая именно должна быть работа, Ваня
не знал и даже не думал об этом. Он находил много рабочих мест в
запущенных парадных ходах, и кое-как сбитых деревенных пристройках. Прямо