показывайся. Хорошо, пускай это все ребяческие глупости, пускай! Но они
всегда с радостью, с насмешкой смотрели на наши беды, и надо сказать, что
в этом смысле я больше других доставила им удовольствий. Но это уже в воле
божьей! А сколько раз консул вредил тебе в делах, с каким бесстыдством
обходил тебя - это ты сам знаешь, Том, не мне тебя учить! И когда в конце
концов Эрика все же сделала хорошую партию, это им не давало покоя ни
днем, ни ночью, покуда они не добились своего - не устроили подвоха
директору, с тем чтобы упрятать его в тюрьму при помощи своего братца -
прокурора, этого прохвоста, этого дьявола в образе человеческом!.. И
теперь они осмеливаются, теперь они, потеряв всякий стыд, дерзают...
заключили сделку с Гошем, и он волен продать дом, кому пожелает. Я ведь не
спорю с тобой, что есть тут какая-то ирония судьбы...
это позор, пощечина - итак оно и есть!.. Да разве ты не понимаешь, что это
будет значить? Так попробуй себе представить, Томас! Это будет значить:
Будденброкам - крышка! С ними покончено! Они съезжают, а на их место с
шумом и треском водворяются Хагенштремы... Нет, Томас, никогда в жизни я
не стану участвовать в этой комедии! Ни за что не приложу своей руки к
такой низости! Пускай приходит, пускай он только осмелится прийти
осматривать дом! Уж я-то его не приму, можешь быть уверен! Я запрусь с
моей дочерью и моей внучкой в комнате, - запрусь и не впущу его! Вот
увидишь!..
подумав, конечно: не умнее ли будет соблюсти приличия? Ты, видно,
полагаешь, что консул Хагенштрем будет невесть как уязвлен твоим
поведением? Ошибаешься, голубушка, жестоко ошибаешься! Он не обрадуется и
не обозлится, а разве что будет немного удивлен... Ты воображаешь, что он
питает к тебе и к нам всем такие же чувства, какие ты питаешь к нему?
Опять ошибка, Тони! Он и не думает тебя ненавидеть. Да и за что бы? Он ни
к кому не испытывает ненависти. Удача и счастье сами идут к нему в руки.
Он весел и полон благожелательства, это уж можешь мне поверить. Я двадцать
раз тебе говорил, что он бы любезнейшим образом раскланивался с тобой на
улице, если бы ты при встрече с ним не напускала на себя такой
воинственности и высокомерия. Его это удивляет, минуты две он испытывает
спокойное, даже слегка насмешливое недоумение, которое, конечно, не
выводит его из равновесия, - хотя бы уже потому, что он никакого греха за
собой не знает... Что ты ставишь ему в вину? Если он лучше преуспел, чем
я, и несколько раз одержал надо мною верх в общественных делах - это
значит только, что он более умный коммерсант и лучший политик, вот и все.
И нечего тебе хохотать таким зловещим смехом! Но вернемся к нашему
разговору: старый дом практически уже не имеет значения в жизни семьи,
которая протекает теперь в моем доме... Это я говорю, чтобы так или иначе
успокоить тебя. С другой стороны, совершенно ясно, что навело консула на
эту мысль. Хагенштремы высоко вознеслись, семья их растет, они породнились
с Меллендорфами и по своему богатству и видному положению не уступают
первейшим семьям города. Но им недостает, как бы это сказать... какого-то
декорума - раньше они, как люди, чуждые предрассудков и весьма
благоразумные, этого не замечали, - недостает, так сказать, исторического
прошлого, родовитости... теперь у них на этот счет, видимо, разыгрался
аппетит. А жизнь в таком доме в известной мере восполнит этот пробел...
Вот посмотришь, консул постарается ничего здесь не менять, даже "Dominus
providebit" по-прежнему останется над дверью, - хотя, по правде сказать,
расцвету фирмы "Штрунк и Хагенштрем" способствовал не господь бог, а
единственно ее шеф...
замечание по его адресу! Большего я уж и не хочу! О, господи! Будь у меня
твой ум, как бы я отделала этого Хагенштрема! А ты вот стоишь и...
стараешься разъяснить мне образ действия Хагенштрема! Ах, да говори,
впрочем, что хочешь! У тебя сердце в груди такое же, как у меня, и я
просто не верю, что ты и вправду спокоен! Утешая меня, ты, верно, и сам
себя хочешь утешить...
только! До остального никому дела нет!
С иезуитской шляпой в руках, сгорбившись и предательски озираясь, маклер
проскользнул вслед за консулом мимо горничной, которая снесла наверх
визитные карточки и теперь раскрыла перед господами дверь в ландшафтную.
распахнутой на груди, в желто-зеленом ворсистом костюме из прочной
английской материи, можно было сказать, что это преуспевающий биржевик,
воротила крупного масштаба. Он так разжирел, что двойным у него сделался
не только подбородок, но и вся нижняя часть лица. Короткая и окладистая
белокурая борода этого не скрадывала. Более того, кожа на его коротко
остриженной голове, когда он морщил лоб или сдвигал брови, собиралась в
толстые складки. Нос, казавшийся теперь еще сильнее приплюснутым к нижней
губе, громко и трудно дышал в усы, так что Герману Хагенштрему время от
времени приходилось, широко раскрыв рот, жадно втягивать в себя воздух.
Это действие тоже сопровождалось какими-то чавкающими звуками, вызванными
тем, что его язык медленно и постепенно отделялся от неба.
звук. Из глуби времен всплывшее видение - сдобная булочка с колбасой и
паштетом из гусиной печенки - на миг едва не потрясло ее застывшего
величия... В траурном чепчике на гладко причесанных волосах, в превосходно
сшитом черном платье, юбка которого была снизу доверху отделана воланами,
они сидела на софе, скрестив руки, слегка вздернув плечи, и в момент
появления обоих мужчин обратилась к брату, не решившемуся оставить ее одну
в этот трудный час, с каким-то безразличным, вполне спокойным замечанием.
Она продолжала сидеть и тогда, когда он, выйдя на середину комнаты,
обменялся приветствиями - сердечным с маклером Гошем и учтиво сдержанным с
консулом, потом тоже поднялась, поклонилась обоим сразу и, без чрезмерной
любезности, в свою очередь попросила гостей присесть, рукой указав им на
стулья. Правда, веки ее при этом, - вероятно, от величавого безразличия, -
все время оставались полуопущенными.
уже устроились на своих местах, говорили попеременно только консул и
маклер Гош. Г-н Гош с отталкивающе-фальшивым смирением, за которым явно и
несомненно крылось коварство, попросил извинить их за вторжение: дело в
том, что г-н Хагенштрем в качестве возможного покупателя хотел бы
поподробнее осмотреть дом... Затем консул, голосом, опять напомнившим г-же
Перманедер плюшку с гусиной печенкой, повторил то же самое, только другими
словами. Да, в самом деле, мысль о покупке дома, однажды придя ему в
голову, быстро переросла в желание, которое он и намерен осуществить во
благо себе и своему семейству, если, конечно, маклер Гош не думает очень
уж нажиться на этой продаже, ха, ха, ха!.. Впрочем, он не сомневается, что
вопрос будет разрешен ко всеобщему удовольствию.
и это не могло не произвести известного впечатления на г-жу Перманедер,
тем более что в разговоре он почти все время галантно обращался к ней.
Более того, из учтивости он подробно обосновал свое желание купить дом в
тоне чуть ли не извиняющемся:
на Зандштрассе... Вы не поверите, сударыня, и вы, господин сенатор, до
чего он стал нам тесен. Иной раз нам де-факто повернуться негде! Я уж не
говорю о приемах... куда там. И своей-то семье де-факто места не хватает -
Хунеусы, Меллендорфы, родня моего брата Морица... вот и сидим, как сельди
в бочке. Отчего бы и не пожить несколько попросторнее, как вы скажете?
которыми он сопровождал свои слова, казалось говорили: "Уверен, что вы со
мной согласитесь... Чего ради нам терпеть неудобства? Это глупо, если у
человека, слава тебе господи, есть возможность их избежать".
понадобится дом, чтобы уступить им свой, а себе уж тогда подыскать
что-нибудь подходящее. Вам, наверно, известно, - перебил он себя, - что
моя дочь Церлина уже давно помолвлена с первенцем моего брата,
прокурора... Теперь уж и до свадьбы недалеко. Года два, не больше... Они
молоды, ну что ж - тем лучше! Одним словом, что мне их дожидаться и
упускать случай, который сейчас подворачивается? Де-факто, это было бы
лишено практического смысла!
вокруг предстоящего семейного события - свадьбы дочери консула. Браки по
расчету между двоюродными братьями и сестрами были обычным делом в городе
и никого не удивляли. Консул поведал даже о планах юной четы,
предусматривающих уже и свадебное путешествие. Они собираются пожить на
Ривьере, в Ницце... Ну что ж, раз им этого хочется, почему бы и нет?
Упомянул он и о младших членах семьи - благожелательно, с нежностью, хотя
и слегка иронически. У него самого было пятеро детей; у его брата Морица
четверо - сыновья и дочери... Премного благодарен, все в добром здравии.
Да почему бы им и не чувствовать себя превосходно? Одним словом, живут
припеваючи. И он снова перевел разговор на многочисленность семьи, на
тесноту в своем доме.
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Посняков Андрей
Майер Стефани
Орловский Гай Юлий