Чтение 112–й страницы книги ~Двадцатые годы~

- А мужики - умойся и оботрись?
- Мужики при детях!
- Значит, мужик уже не человек?
- Не хватит иначе, не хватит, мужики перебьются.
- Я предупреждаю: кто вздумает перемолоть семена на муку, или, упаси
бог, продать, будем судить, наперед говорю, милости тогда от Советской
власти не ждите. Да и не враги же вы себе...
Тишина.
- Мешки у всех при себе?
Тишина.
- Начнем, значит... Афонина... Афонина Татьяна, подходи. Пять пудов ржи
и три овса!
Женщина в красном полушалке сделала шаг вперед, а Второй шаг сделала
вся толпа, все разом, толкаясь и бранясь, кинулись в беспорядке к амбару.
На мгновение, всего лишь на одно мгновение замер Ознобишин: сметут! И
ничто не остановит мужиков... Вот когда он пожалел, что не взял у Еремеева
револьвер. Он не сумеет противостоять натиску, его сметут, и ничего от него
не останется.
Еще секунда, и одичавшая толпа ворвется в амбар.
- Стойте! - закричал Ознобишин противным, визгливым, пронзительным
голосом, вырвавшимся откуда-то из глубины, каким он еще никогда не кричал в
жизни. - Еще шаг - и я выстрелю!
В левой руке у него список, а правая в кармане полушубка, у него мерзли
пальцы, и он пытался согреть хотя бы одну руку, но поняли его иначе, в
кармане оттопыривались варежки, а сгоряча что не померещится людям.
- Мужики! - крикнул кто-то в толпе. - Он чичас стрелит!
Кто-то споткнулся и будто рывком остановил всю толпу.
Парень в кавалерийской шинели выскочил вперед, выпятился перед телегой,
на которой стоял Ознобишин, и принялся раздирать у себя на груди рубаху.
- Ну, стреляй, стреляй...
Вероятно, Слава чувствовал нечто подобное тому, что чувствовал Шабунин,
когда с винтовкой в руках бежал по кронштадтскому льду.
Он вытащил руку из кармана.
- Больно ты мне нужен, - с презрением сказал Слава. - Не для тебя
назначена твоя пуля.
Парень посмотрел на уполномоченного, шмыгнул носом и пошел прочь.
- Кто еще? - спросил Ознобишин, чувствуя прилив лихорадочной отваги. -
Кто еще попытается?
Но пытаться не хотелось больше уже никому, и все, точно по команде,
отступили на несколько шагов от амбара.
Ознобишин мотнул головой в сторону Соснякова:
- Выдавай, Иван. Афонина Татьяна. Пять пудов ржи и три овса.
На этот раз никто не помешал женщине в красном полушалке оттащить мешки
с зерном от дверей.
Ознобишин выкликал фамилию, Сосняков вместе с другими ребятами
отвешивал зерно, и мужик, потому что зерно все-таки получали мужики,
поспешно оттаскивал мешок от амбара и спешил уйти со своим пайком восвояси.
Ознобишин не спешил, а Сосняков тем более, он взвешивал зерно с
аптекарской точностью.
Миновал полдень - никто не расходился, Жильцов напомнил Ознобишину - "а
пообедать?" - но тот только отмахнулся.
После того как Ознобишин отогнал ринувшуюся к амбару толпу, никто не
мешал раздаче, иногда возникал мелкий спор и тут же гас, придраться было не
к чему, запасы зерна подходили к концу, и Ознобишину оставалось все меньше и
меньше времени для осуществления принятого им решения.
- Борщева! Анна! - подчеркнуто громко выкрикнул Ознобишин.
Никому и в голову не приходило, что могут вызвать Борщеву, она сама не
поверила, что ее выкликнул уполномоченный.
Ознобишин повторил:
- Борщева Анна!..
Ее толкнули в спину.
- Тебя!
- Да она ж кулачка!
- Была, да вся вышла, и она и дети еле на ногах стоят.
- Борщева Анна!
Неуверенными шагами подошла Борщева к телеге.
Но одновременно из амбара выбежал Сосняков и подскочил к Ознобишину.
- Ты что? Ее же нет в списках!
- Есть. Я внес.
- Да ведь это же кулацкая... кулацкая семья! Ее муж к белым ушел...
- А дети с голоду мрут.
- Не наша забота.
- Наша.
- Кулаков растить будем?
- А мы не будем растить их кулаками.
- Нарушаешь классовую линию?
Ознобишин соскочил с телеги и подтолкнул Борщеву к амбару.
- Ну? Чего стоишь? Иди получай.
Сам пошел за ней в амбар, смотрел, как отсыпают ей зерно.
Сосняков стоял у двери и саркастически наблюдал за Ознобишиным.
- Теперь остается только еще вызвать Филатову!
- А ты не ошибся, тоже внесена мной в список.
Он опять взобрался на свою трибуну:
- Филатова!
Но Филатовой на площади не было, она просто не пришла, после того, как
ее муж ушел с деникинцами, она не могла надеяться ни на какую помощь.
- Сходите за ней, - распорядился Жильцов.
За Филатовой побежали. Ознобишин ждал. Торопливыми шагами она подошла к
телеге, встала перед Ознобишиным, ждала, что ей скажут.
- Даем тебе семена, на твоих детей. Только не вздумай съесть. Трудно, а
посеяться нужно. Слышала?
Филатова пошевелила губами:
- Слышу.
- Так получай.
- Сам и отвешивай, - сказал Сосняков, не отходя от двери. - Я белякам
не слуга.
- Ребята! - крикнул Ознобишин. - Отвесьте ей пять пудов.
Бешеными глазами посмотрел Сосняков на Ознобишина.
- А Васютину сколько отвесишь?
- За что?
- За гостеприимство. Оплатить постой...
Ох как хотелось Ознобишину сцепиться с Сосняковым, он уже привык к
тому, чтобы ему не перечили, но здесь, при народе, да еще чувствуя жестокую
правоту Соснякова, он подавил свою досаду, заслонился от Соснякова его же
списком и назвал следующую фамилию.
Вот все и роздано. Без особых происшествий. Даже без крика. Выполнил он
свое поручение.
Спрыгнул на землю.
Жильцов смотрит на Ознобишина и весело и снисходительно.
- Отвоевался, Вячеслав Николаевич?
Отвечать Жильцову не надо. Тот понял все правильно.
- Подводу когда занаряжать, сегодня вечером али с утра?
- Пожалуй, лучше с утра, не хочется тащиться ночью.
А Сосняков упрямо не отходит от дверей.
- Славка, поди-ка сюда!
- Чего тебе?
- Жаловаться на тебя буду, - говорит Сосняков. - Вот так. Нельзя было
давать ни Борщевой, ни Филатовой.
- Дети-то при чем?
- А при том! Детей, может, и жалко, но каждый, кто норовит напакостить
и сбежать, будет надеяться, что все равно его семейка без помощи не
останется.
Ознобишин не хочет спорить с Сосняковым, зерно у Борщевой и Филатовой
уже не отберешь.
- Жалуйся, сколько влезет, а запомни только одно: проследи с ребятами,
чтоб помогли вспахать землю солдаткам и вдовам, чтобы семена не ушли на
сторону.
- Это мы и без тебя знаем, - процедил сквозь зубы Сосняков. - Ужинать
опять к Васютину?
- К Васютину.
В голосе у Ознобишина вызов. Не хочется ему идти к Васютиным, но и к
Соснякову не пойдешь.
- Пошли, Савелий Тихонович.
Их ждали у Васютиных. И щи дымятся в тарелках, и мясо на доске
накрошено, и огурцы в вазочке для варенья, и...
- Не обижайся, Вячеслав Николаевич, дело сделано, после работы можно...
И бутылка зеленого стекла блеснула на столе.
- Как хочешь, Савелий Тихонович, я не возражаю, но сам не буду.
- Привыкать надо.
Жильцов и Васютин выпили.
Жильцов переспрашивает:
- Так когда поедем?
- Ночуйте, ночуйте у нас, - вмешалась хозяйка. - Женушки еще нет,
торопиться не к кому.
- А я и не тороплюсь.
И вдруг его осенило: семена-то он роздал, но ведь это лишь половина
поручения, надо быть уверенным в том, что зерно не пропито, не продано, не
съедено, своими глазами видеть, что оно попало в землю.
- А знаешь, Савелий Тихонович, я, пожалуй, не поеду завтра, -
неожиданно говорит Ознобишин. - Уж больно щи хороши, погощу у вас с