отложим это до завтра. Он хлебнул шампанского, словно то был просто глоток
пива. Лиззи тоже залпом осушила бокал, Рибер сейчас же налил еще и спросил
вторую бутылку. Праздник наконец-то начался - и мало ли чем он может
кончиться. Рибер был уверен, что ему известно - чем.
отмахиваясь от них, точно от тучи оводов, подошел к столику миссис Тредуэл с
бутылкой в одной руке и двумя бокалами для шампанского в другой.
войны не разрешается называть словом "шампанское" наше немецкое игристое
вино, да мы этого и не хотим. Но я буду счастлив, если вы позволите
предложить вам стаканчик нашего благородного шаумвейна. Я сам, сколько ни
сравнивал за многие годы, не сумею отличить его от лучшего Moet chandon или
Veuve Cliquot.
я очень рада. Пожалуйста, велите принести еще стул.
шевелились с трудом, и сейчас их просквозило холодком недоверия - с чего она
такая приветливая? Все же он поставил бутылку на стол и махнул официанту,
чтоб тот подал стул.
суета, но веселья никакого не чувствуется; кое-кто не явился - доктор Шуман,
Вильгельм Фрейтаг. Только что Дженни видела Фрейтага за маленьким столиком в
баре, ему там подавали ужин. Он встал, поклонился и окликнул ее:
пропащий. Радостно оживилась и, привстав, легонько хлопнула по воздушному
шарику над головой.
безумный, безумный вечер!
навстречу, а миссис Тредуэл отстала, чтобы не мешать им, - да, конечно, он
опять в нее влюблен, или уверился, что она ему не безразлична, или даже на
минуту поверил, что она его любит... как бы там ни было, а счастье, что они
опять помирились! Жаркая радость прихлынула к сердцу, и огромного труда
стоило сдержаться и не погубить все какими-нибудь бессмысленными словами, на
которые и ответить нечего, к примеру: "Ох, Дэвид, лапочка, ну почему бы нам
не... разве мы не можем... чего ради нам... ну что, что нам сделать, или
сказать, или куда поехать, и почему, почему, когда у нас есть такое,
непременно надо без конца мучить друг друга?" Но она промолчала и только
улыбнулась ему, глаза ее влажно блестели. Дэвид наклонился к ней, коснулся
руки.
боялся, что она не поверит.
преобразился, как всегда в непостижимые минуты, когда на них нисходила
любовь - необъяснимо, беспричинно, повинуясь каким-то неведомым срокам,
приливам и отливам, исчезая от малейшего дуновения... и однако всегда
казалось, что она - навек...
одинокий и хмурый, для праздничного ужина он выбрал сельдь в сметане, свеклу
с маслом, отварной картофель и мюнхенское пиво. Официант подавал так
небрежно, что Левенталь невольно перевел взгляд с его рук на лицо. И на миг
уловил очень знакомое выражение - затаенную враждебную, оскорбительную
усмешку: в ней было презрение не только к самому Левенталю, ко всему его
народу и его вере, но и к этому его жалкому ужину - символу всей его жизни;
ведь он - отверженный в этом свинском обществе, в мире язычников; свой ужин
- еду хоть и не чистую, но не запрещенную - ему пришлось выбирать из кучи
всякой дряни: жареный поросенок, свиные отбивные, ветчина, сосиски, свиные
ножки, омары, крабы, устрицы, угри - Бог весть какая мерзость! Как он ни
изголодался, под конец его замутило от одного вида этих слов в меню.
привычная, въевшаяся в плоть и кровь неприязнь к евреям стала поистине
второй натурой этого малого, и он даже не подозревал, что ее можно прочесть
у него на лице.
Уберите эту бутылку и принесите мне большую кружку отцеженного мюнхенского.
пива у нас не осталось, и никакого темного пива нет. Только светлое, в
бутылках.
Левенталь. - Кто платит за пиво, вы или я? Кто его будет пить, вы? Что это
за ресторан, где меняют заказ, не спросясь посетителя? Вы что, хотите, чтоб
я пожаловался на вас метрдотелю?
лицу опять скользнула тень той же усмешки, теперь он ее и не скрывал: чуть
заметно скривил верхнюю губу, на миг отвел наглые от природы голубые глаза.
гнева. - Вылейте это, вылейте и принесите мне другое!
что-то на столике передвинул, помахал салфеткой, будто исполнял некий обряд
профессиональной услужливости, и поспешно отошел. Тут Левенталь вспомнил,
что на голове у него дурацкий колпак, сдернул его, скомкал и швырнул под
стол. И стал есть свеклу и картофель, накладывая на них сельдь со сметаной,
каждый кусок буквально застревал в горле, и только пиво кое-как смывало эту
еду в желудок. Перед ужином Левенталь кое с кем из пассажиров прошелся по
кораблю - и от вида камбуза, от запахов стряпни его замутило. Сейчас он
опять с отвращением вспомнил эту грязную берлогу в недрах корабля, там все
готовилось, можно сказать, в одном котле; напрасный труд - стараться
сохранить чистоту и есть прилично, когда знаешь, как они там обращаются с
продуктами, которые вдобавок нечисты с самого начала, сущая отрава. Нет,
больше невозможно, кусок в горло не идет, а меж тем есть хочется отчаянно.
Когда молодой официант принес вторую бутылку пива, Левенталь отодвинул
тарелку.
еще бутылку пива.
когда все остальные уже уселись. Капитан Типе не предвидел этого маневра и
занял свое место в обычный час. Оглядел пустые стулья за своим столом и
велел немедля подать ему ужин. Убранство стола напомнило ему, как украшают
могилы на сельском кладбище. Посередине огромный ворох красных матерчатых
роз вперемешку с блестящей листвой из фольги и резными бумажными цветами,
каких не существует в природе. Над этой своеобразной клумбой примостилось на
палочке, клювом книзу, чучело голубки, у которой уцелели далеко не все
перья; на шее чучела болталась карточка, и на ней цветными карандашами
выведено одно слово: "Homenaje" {Чествуем (нем.).}. С долей любопытства,
почти забавляясь этими ребяческими красотами, капитан наклонился поближе - и
чуть не задохнулся: его обдало убийственной химической вонью духов "Роза".
Он откачнулся на стуле, отвернулся, изо всех сил выдохнул эту химию, и его
потянуло чихать. Он крепко прижал указательным пальцем верхнюю губу, как его
учили в детстве, чтоб не расчихаться в церкви, и трижды чихнул, не открывая
рта. Молчаливо скорчился от этих внутренних взрывов, казалось, вот-вот глаза
вылезут на лоб или лопнут барабанные перепонки. И наконец сдался, нашарил
носовой платок, напряженно выпрямился, повернулся лицом к стене и, уже
всецело отдаваясь этой пытке, всласть чихнул раз десять подряд, закрывая
лицо платком, чтоб выходило не так громко; из глаз его катились слезы;
наконец он избавился от этих ядовитых паров и с наслаждением высморкался. В
голове прояснилось, зато еще туманней и сомнительней стала выглядеть в его
глазах вся эта нелепая затея, ничего подобного у него на корабле никогда не
бывало. Он вытянул руки и самолично отодвинул ядовитое подношение дальше, на
другой конец стола. Голубка свалилась со своего насеста, но капитан этого не
заметил. Он взглянул на часы - суп должны были подать ровно четверть часа
назад. С тех пор как капитан Тиле стал капитаном, его еще ни разу, даже в
собственном доме, не заставляли чего-либо ждать. Он нахохлился, угрюмый,
насупленный, злобно сверкая глазами, и стал поразительно похож на
разобиженного попугая. Чувство собственного достоинства требовало немедля
приступить к еде - это будет отпор их нахальству, и уж впредь он постарается
совершенно не замечать этих подонков из Гранады или откуда они там взялись.
Капитан обвел глазами кают-компанию, и наконец холодный взгляд его приметил
там и сям кое-кого из его обычных застольцев. Гуттены и фрау Риттерсдорф
сели за один стол и уже принялись за еду, равнодушные ко всему вокруг. Этот
фрукт Рибер со своей Лиззи, как всегда, паясничают, размахивают бокалами,
сущие обезьяны. Маленькая фрау Шмитт сидит с Баумгартнерами - слава Богу,
хоть от этих он сейчас избавлен! Не то чтобы капитану кто-то из них был
нужен, но его возмущало, что они оставили его по такой дурацкой причине. У
него есть полное право и преимущество: он не обязан терпеть нудную компанию,
что собирается за его столом и до смерти надоедает ему в каждом рейсе, - он
может удалиться на мостик, на высоты, недоступные простым смертным, и очень
часто так и поступает; там, на мостике, он видит только своих подчиненных,
там никто не посмеет заговорить с ним первый; там каждому его слову
повинуются мгновенно, беспрекословно, это само собою разумеется. Это и есть
его подлинный мир - безраздельная власть, безусловное четкое разделение по
кастам и строгое распределение всех преимуществ по рангам, - и невыносимая
досада берет, когда приходится считаться с порядками какого-то иного мира.
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий