Впервые их свела судьба летом девяносто второго, в тот самый год, когда
Глеб встретил Мариту. Явившись в Приднестровье, Миротворец и в самом деле
установил мир, видом своим и тяжелой, жлобоватой решимостью до полусмерти
испугав "румын". Впрочем, их особенно-то и пугать было нечего: учинив разор
и смерть, больше напоминающие разбойный беспредел, чем войну, "румыны" уже
тряслись от страха сами, ожидая возмездия И всякий, пришедший сюда и
проявивший силу воли, мог стать миротворцем и национальным героем.
Как бы там ни было, но в кругах оперативного состава ГРУ, и, в частности,
"Молнии", он получил это горделивое прозвище.
Едва на всех "фронтах", направлениях и позициях прекратились боевые
действия, Миротворец пригласил к себе командира группы "Щит",
сформированной в "Молнии" специально для Приднестровья, - спасали объекты
оборонной промышленности от диверсий и артобстрелов. Обязанности командира
тогда исполнял начальник штаба Глеб Головеров, одновременно будучи старшим
в антиснайперской команде и собственно снайпером, рядовым бойцом. Мариты
уже на свете не было, Глеб переживал самые тяжелые дни и перед аудиенцией с
национальным героем всю ночь на пару с Князем хлестал терпкое молдавское
вино, крепленое чачей из шелковицы. Хмель не брал, напротив, становилось
хуже, тоскливей, так что вся будущая жизнь казалась теперь рвотным комом в
горле: сунь два пальца - и нет ее...
Он явился к Миротворцу в грязном, окровавленном на плече камуфляже - том
же, в котором ползал по теплотрассам, небритый, с мятым от короткого и
мутного сна лицом. Кого уж ожидал увидеть национальный герой, было неясно,
но не такого бичеватого вояку. Несколько минут с тупым гневом взирал на
Глеба, не соизволившего доложить по форме, затем брезгливо сунул под нос
бумажку.
- Вверенной мне властью приказываю вывести группу "Щит" с территории
Приднестровской республики, - пробасил он. - Объекты возьму под свою
охрану. Вопросы есть?
По своему душевному состоянию Головерову бы следовало выполнить этот, пусть
и неполномочный, приказ и немедленно уйти из Приднестровья, однако вместе с
острым чувством безвозвратой утраты обострилась до предела ранимость -
будто кожу содрали! Разговаривать в этот период он способен был лишь с
благородным, всепонимающем Князем Тучковым. Вид и тон Миротворца показались
ему унизительными - так с "зайцами" деда Мазая никто себе не позволял
разговаривать...
- У меня есть кому приказывать, - довольно сдержанно сказал Глеб. - Группа
"Щит" вам не подчиняется и выполняет самостоятельную задачу. Так что
позвольте откланяться.
Миротворец медленно взбагровел, стиснул тонкие губы. Было полное ощущение,
что сейчас взорвется, начнет орать, но выдержки ему было не занимать
- Мне подчиняются все части, находящиеся в республике, - тихим, не терпящим
возражения басом пророкотал Миротворец - Без всякого исключения.
Он действительно в то время стал полновластным хозяином Приднестровья; это
была пора его расцвета, начало царствования. Национального героя не
одергивали, поскольку вместе с "румынами" крепко перепугался и сам молодой
еще и не почувствовавший свою силу режим в России. Москва тогда оставалась
в замешательстве и не знала, что делать с Миротворцем, проявляющим слишком
много инициативы, хладнокровия и силы. Выпущенный из бутылки джинн мог
вырасти в монстра, угрожающего жизни того, кто его выпустил, поскольку он
уже определил и объявил на весь мир, что режим в Молдове, сходный с режимом
в России, человеконенавистнический и откровенно фашистский. А убитая
перестроечным горем Россия жаждала национального героя и готова была видеть
его во всякой сильной личности, хотя бы на толику достойной славы народного
заступника.
Возможно, тогда из него еще мог вырасти и народный заступник, и радетель
Отечества своего, если бы хватило на это воли. Но воля стремительно
оборачивалась самолюбованием, нетерпимостью, а то и примитивной спесью. И
окончательно выскользнула из объятий, когда Миротворца жестко и резко
одернули.
И все-таки упрямство Глеба поколебало тогда его спокойствие. Не меняя тона,
он заговорил более конкретно, дескать, в гробу видел все эти элитные
подразделения и спецназы, от которых нет толку, слишком много им
оказывается внимания, как породистым лошадям, изнеженным в золотых конюшнях
и годным только для выставок по экстерьеру.
- Ухожу, чтобы остаться, - ответил на это Головеров и ушел.
Правда, через пару дней от деда Мазая пришла шифровка - приказ вернуться в
Москву...
Сюда, в Чечню, явился уже не тот самовластный царь, но все-таки, но
все-таки...
Приехал, чтобы выполнить "судьбоносную" миссию, вероятно, определенную ему
умными, но не дальновидными советниками как политический имидж. Глеб
выслеживал его более тщательно, чем Кастрата, хотя и не присудил его к
наказанию, ибо не знал глубинной подоплеки его миротворческой деятельности.
При всем раскладе не хотелось верить, что бывший национальный герой возник
в "горячей точке", чтобы отработать первый план - сдать окончательно Чечню
в руки бандформирований, отколоть ее от России и представить армию - пока
еще боеспособную русскую армию - как побежденную. Это казалось Головерову
слишком простым решением, рассчитанным на непосвященную публику, на досужие
разглагольствования самой "умной" четвертой власти. Зря и случайно в этом
мире ничего не делалось, особенно в области геополитики - войн,
запрограммированных побед и поражений.
Головеров забыл на время - потом оказалось, навсегда, не воплощенные еще
акты возмездия для тройки преемников Диктатора и стал отслеживать каждый
шаг Миротворца, сделанный им на территории Чечни. Он много и зачастую тайно
встречался с "полевыми командирами", как теперь уважительно называли
главарей бандитских шаек, много и подолгу вел переговоры с руководством
сепаратистов, и, вероятно, всем раздавал какие-то обещания, а скорее всего,
заверения и клятвы, продиктованные ему в столице. Информация шла бедная:
Глеб все еще работал под прикрытием Интерпола, и это хоть и позволяло
вербовать новую агентуру, играя на конкуренции в сфере наркобизнеса, однако
не приносило больших результатов. "Наркуш" отсекали от секретных
переговоров на первом же этапе, не хотели путать Божий дар с яичницей.
Оставался последний надежный путь - перехватить Миротворца и провести с ним
свой разговор. Благо, тот наверняка помнил по Приднестровью элитную группу
"Щит" из команды деда Мазая.
К Миротворцу не подпускали и на выстрел, вопреки тому, как рекламировали по
телевидению его миссию в Чечне, показывая на улицах городов среди "простых
трудящихся", уставших от войны. Глеб вынужден был оставить "крышу"
Интерпола и явиться в образе корреспондента газеты "Вашингтон пост":
журналистов бывший национальный герой обожал, хотя держался с ними
подчеркнуто грубо и нагло, видимо, полагая, что это проявление мужества и
воли. На заранее условленную встречу Головеров пришел одетым по-американски
небрежно и принципиально небритым. Правда, это была другая небритость,
модная. И Миротворец не признал его, должно быть, смутил английский язык,
которого он не знал, впрочем, как и все остальные языки мира, кроме
родного. Глеб сразу же предупредил о конфиденциальности встречи, намекнув
на особый, порученный президентом США, разговор, и таким образом избавился
от присутствия свидетелей.
- Командир группы "Щит" подполковник Головеров, - представился он и
нарочито сел в кресло по-американски, ноги на стол.
В языке, а главное, в предпосылке все-таки была определенная магия,
зачаровавшая сознание бывшего нац-героя. Самообладание не изменило ему,
имидж был отработан четко, но на несколько секунд он ошалел. Глеб увидел
замешательство и недоумение! И этого было достаточно, чтобы заявить свою
инициативу в разговоре, право задавать вопросы и получать вразумительные
ответы. Конечно, Миротворец тут же взял себя в руки, знакомо побагровел и
сжал губы. И потом, как опытный актер, минуту держал паузу.
- Группа "Щит", - в голосе послышалось что-то ностальгическое, однако же
наигранное. - Да, помню, помню... А что вы делаете здесь? По моим
сведениям, вас тут быть не должно.
- По вашим - да, - согласился Головеров. - Но по факту - я здесь работаю.
- Почему я не знаю об этом?
- Видимо, не посчитали нужным посвятить в такие тонкости.
Миротворец проглотил это, похоже, основания к тому у него были.