слышалось:
опозоренных Джамуху и Чинкуэду, Змею Шэн, растоптала гневная Шулма, мстя
за свою поруганную воинскую доблесть?!
возле нас. - Стойте, неразумные!
Кабира: могучий Коблан с занесенным Шипастым Молчуном, яростная Чин и
рвущая ветер в клочья Волчья Метла, гиганты Фальгрим и Гвениль, оскаленный
Асахиро со вскинутым Но-дачи; Кунда Вонг и Маскин, и вставшие плечом к
плечу Фариза с Эмрахом, морщинистая матушка Ци с Чань-бо, Посохом
Сосредоточения... Ниру, закрывавшая рукой новорожденный нож Бао-Гунь, Кос,
ощетинившийся жалами Сая и Заррахида, Диомед и Бронзовый Жнец... батиниты,
Тусклые, Кулай, Тохтар, дети Ориджа, бывшие Дикие Лезвия, восемь молодых
маалеев...
бешеными волками при гоне добычи.
тургаудов, не коснувшись круга Кабира, охватила его тройным кольцом,
устремив наружу острия Диких Лезвий.
степнякам.
направился спешившийся воин, тысячник тумена Джангар-багатур.
опозоренных. Прикажи умереть, Асмохат-та!
край моих ножен.
сверху вниз на коленопреклоненного Джангара, - все было совсем не так. Да.
Совсем не так... Интересно все-таки: это конец или опять начало?
годы эмир Дауд бывал не в духе чуть ли не через день - он старался уехать
в загородный дом семьи Абу-Салим, где уединялся в зале Посвящения и долго
бродил из угла в угол, хмуро глядя в пол, покрытый цветными мозаичными
плитками.
золотые курильницы в виде мифических чудовищ со скорбными рубиновыми
глазами наблюдали из углов за владыкой Кабира - грузным мужчиной с седыми
вислыми усами и горбатым носом хищной птицы, мужчиной, чья прежняя
обманчивая медлительность теперь все больше переставала быть обманчивой.
как пять лет тому назад вот на этом самом месте стояла клетка с диким
пятнистым чаушем, неистово рвавшимся на волю, а левее, на шаг от порога,
стоял однорукий Чэн Анкор, живая легенда тогдашнего Кабира; а вон там, на
помосте, где возвышается подставка с ятаганом дяди Дауда, старого
Абд-аль-Аттахии по прозвищу Пыльный Плащ, подле рукояти этого старого
ятагана...
железную руку Чэна Анкора, которой тот небрежно касался своего любимого
меча вэйской ковки и закала, прозванного в Кабире Мэйланьским Единорогом.
краях затерялся твой легкий меч? Последние вести от тебя, наследник
Анкоров Вэйских, пришли из Мэйланя, и безрадостными были эти вести. Тайна
смертей в городах эмирата превратилась во внешнюю угрозу, в опасность
нашествия - и сперва в Совете Высших Мэйланя появились ассасины, знатоки
убийств, а там и не только в Мэйлане...
подростков превратились за это время в двадцатилетних юношей, твердо
знающих, что убивать - можно.
продемонстрировать необходимого Мастерства Контроля, зато восемь
участников были ранены, двое - тяжело... Это только в Хаффе, а в Дурбане и
Хине - и того больше.
Дауд отменил своей волей, ни с кем не советуясь.
перерезавшие торговые пути из Кимены и Лоулеза? Покушение на правителя
Оразма? Сумасшедший пророк Гасан ас-Саббах, объявивший, что "в крови -
спасение", и засевший со своими сторонниками в неприступном Орлином гнезде
на перевале Фурраш - но во многих беспорядках видна длинная рука безумного
Гасана!..
старым клинком, и собственный ятаган эмира - точно такой же, как и на
подставке, но гораздо богаче украшенный золотом и драгоценными камнями -
при каждом шаге похлопывал по бедру Дауда Абу-Салима, словно подгоняя.
на него, подошел к стене со вбитым в нее бронзовым крюком - и вскоре эмир
по-прежнему мерял зал Посвящения тяжелыми шагами, а его ятаган, который
еще далекий предок Дауда прозвал Шешезом, или "Лбом Небесного быка", повис
на крюке, зацепившись за него кольцом ножен.
эмир Дауд сперва с кривой усмешкой подумал, что древние клинки не меньше
походят на племянника и дядю, чем он сам и седой Абд-аль-Аттахия Пыльный
Плащ; а еще эмир Дауд подумал, что Абд-аль-Аттахия решил завещать свой
любимый ятаган последнему из многочисленных сыновей Пыльного Плаща,
родившемуся у Абд-аль-Аттахии, когда тому исполнилось семьдесят два года а
он сам, эмир Кабирский Дауд Абу-Салим, погрязший в делах государственных,
в свои пятьдесят восемь если и заходит к женам, то раз в декаду...
всему имению или хвостом ходит за шутом Друдлом, чудом выжившим после той
памятной резни пятилетней давности... Вот кто не изменился за все эти годы
- так это Друдл Муздрый! Разве что и без того нелегкий характер шута стал
еще более желчным, и ходит Друдл чуть скособочившись (дает себя знать
старая рана, стянувшая мышцы живота); но ум и язык шута до сих пор спорят:
кто из них острее?
улыбнулся уже веселее: пятилетний мальчишка и он, эмир Дауд - братья!)
владеть оружием, чем Друдл? Правда, с той самой ночи, когда маленький
ятаган шута был сломан, а тупой кинжал-дзюттэ увезен Чэном Анкором, шут
отказывается носить оружие. Многие в Кабире до сих пор помнят причуду
шута, когда, едва придя в себя, Друдл устроил пышные похороны своему
сломанному ятагану, прибыв на носилках и с них же прочитав заупокойную
молитву.
заботами относительно участившегося насилия, приволок на следующий день
неизвестно где выкопанные им пергаментные свитки чуть ли не восьмивековой
давности, и как бы невзначай принялся читать о публичных смертных казнях с
целью наказания тех, кто совершил тяжкие преступления, и устрашения тех,
кто только задумывал оные.
Дикая мысль. Державная мысль. Мысль смутного времени. Тем более, что вроде
бы в те, прошлые дни, в минуту смерти преступника помощник палача ломал и
его фамильное (или просто любимое) оружие.
родившегося в плохие годы?
шут!.."
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Сапковский Анджей