"Ватерлоо" он отнял руку от подбородка и принялся внимательно следить за
присутствующими.
знает! (Выражение "черт знает" в ту пору начинало выходить из употребления.)
- воскликнул Курфейрак. - Восемнадцать - роковое число для Бонапарта.
Поставьте перед цифрой восемнадцать Людовик, а после нее - Брюмер, и вот вам
судьба великого человека с одной только существенной черточкой: в данном
случае конец наступает на пятки началу.
обращаясь к Курфейраку, заметил:
того взволнованного упоминанием о Ватерлоо.
которой внизу, в отдельной клетке, был нарисован остров, и, коснувшись
пальцем карты, сказал:
Чувствовалось, что сейчас что-то начнется.
приемов для стремительного контрудара Боссюэ. Теперь он отказался от этого и
приготовился слушать.
устремлены в пустоту, ответил, не глядя на Мариуса:
велика потому, что она - Франция. Quia nominor leo {Ибо ношу имя льва
(лат.).}.
Анжольрасу и заговорил громким, дрожащим от волнения голосом:
Наполеона вовсе не означает умалять ее. Поговорим откровенно. Я новичок
среди вас, но, должен признаться, вы меня удивляете. Объяснимся, приведем в
ясность, с кем мы и кто мы. Кто вы, кто я? Выскажемся чистосердечно об
императоре. Вы зовете его не иначе, как Буонапарт с ударением на у, словно
роялисты. Надо сказать, что мой дед в этом отношении вас превзошел: он
произносит - Буонапарте. Я считал вас людьми молодыми. Так где же и в чем
он, ваш молодой энтузиазм? Уж если император не заслуживает вашего
восхищения, то кто же заслуживает? Чего еще ищете вы? Уж если этот великий
человек вам не угодил, то какие еще великие люди нужны вам? Ему было дано
все. Он являл собою совершенство. В его мозгу все человеческие способности
были представлены возведенными в куб. Подобно Юстиниану, он составлял своды
законов; подобно Цезарю, предписывал их; в речах его, как у Паскаля,
сверкали молнии и, как у Тацита, слышались громы; он и творил и писал
историю, его бюллетени-песни Илиады; он владел искусством сочетать язык
чисел Ньютона с языком метафор Магомета; на Востоке он оставлял на своем
пути слова, великие, как пирамиды; в Тильзите учил императоров
царственности; в Академии наук с успехом возражал Лапласу; в Государственном
совете выходил победителем, споря с Мерленом; он умел вдохнуть живую душу в
мертвую геометрию одних и в мелочную формалистику других; с юристами он
превращался в законника, со звездочетами - в астронома; подобно Кромвелю.
который всегда задувал одну из двух горящих свечей, он, чтобы подешевле
купить кисти для занавеси, самолично отправлялся в Тампль; он все замечал,
все знал, что, однако, не мешало ему добродушно улыбаться над колыбелью
своего малютки. Но вот испуганная Европа слышит: армии выступают в поход, с
грохотом катятся артиллерийские парки, плавучие мосты протягиваются через
реки, тучи конницы несутся вихрем, крики, трубные звуки, всюду колеблются
троны, границы государств меняются на карте, доносится свист выхваченного из
ножен меча сверхчеловеческой тяжести, и, наконец, он, император, появляется
на горизонте, с огнем в руках и пламенем в очах, раскинув среди громов и
молний два своих крыла: великую армию и старую гвардию, - воистину это
архангел войны!
некоторой степени принято за знак согласия или за свидетельство того, что
противник прижат к стенке. Мариус, почти не переводя дыхания, продолжал с
еще большим воодушевлением:
блестящая судьба для народа, если это народ Франции и если он приобщает свой
гений к гению этого человека! Воцаряться всюду, где бы ни появился,
торжествовать всюду, куда бы ни пришел, делать местом привала столицы всех
государств, сажать королями своих гренадеров, росчерком пера упразднять
династии, штыками перекраивать Европу, - пусть чувствуют, что когда он
угрожает, рука его на эфесе божьего меча! Какой блестящий жребий - следовать
за человеком, совмещающим в лице своем Ганнибала, Цезаря и Карла Великого,
быть народом того, кто, что ни день, дарует вам благую весть успехов в
ратном деле, пробуждает вас залпами пушки Дома инвалидов, бросает в пучину
вечности чудесные, неугасимым пламенем горящие слова: Маренго, Арколь,
Аустерлиц, Иена, Ваграм! Кто поминутно зажигает в зените веков созвездия
новых побед, уподобляет Французскую империю Римской! Какой блестящий жребий
- быть великой нацией, создавшей великую армию и, подобно горе, посылающей
орлов своих во все концы вселенной, дать разлететься по всей земле своим
легионам, покорять, властвовать, повергать ниц, представлять собою какой-то
необыкновенный народ в Европе, сверкающий золотом славы, оглашать историю
фанфарами титанических труб, побеждать мир дважды: силой оружия и
ослепительным светом! Это ли не прекрасно? И есть ли что-либо прекраснее
этого?
слова словно стальным клинком врезались в поток его эпических излияний, и он
почувствовал, что поток этот иссякает. Когда он поднял глаза, Комбефера уже
не было. Удовлетворившись, по-видимому, своей репликой на тирады Мариуса, он
ушел, и все, за исключением Анжольраса, последовали за ним. Комната
опустела. Анжольрас остался наедине с Мариусом и не сводил с него строгого
взгляда. Между тем, собравшись с мыслями, Мариус не признал себя
побежденным; все внутри у него еще кипело, и это кипение, наверное, вылилось
бы в ряд длиннейших силлогизмов, направленных против Анжольраса, если бы
внезапно не послышался чей-то голос. Кто-то пел, спускаясь по лестнице. Это
был Комбефер, а пел он следующее:
слова, придавали им какой-то особый, высокий смысл. Мариус задумчиво поднял
глаза и почти машинально повторил:
Республика.
Глава шестая. RES ANGUSTA {*}
и тьму. Он испытывал то же, что, возможно, испытывает земля, когда ее
вскрывают, врезаясь в нее железом, чтобы бросить семя; она чувствует в этот
миг только боль от раны; трепет зарождающейся жизни и радостное ощущение
зреющего плода приходят позднее.
нужно отрекаться от нее? Он убеждал себя, что не нужно. Твердил себе, что не
поддастся сомнениям, и тем не менее невольно поддавался им. Стоять на
распутье между двумя религиями, еще не расставшись с одной и еще не примкнув
к другой, невыносимо тяжко; и лишь человеку-нетопырю милы такие потемки.
Мариус принадлежал к людям со здоровым зрением, и ему нужен был неподдельный
дневной свет. Полутьма сомнений угнетала его. Вопреки желанию оставаться на
старых позициях и не трогаться с места, его неудержимо тянуло и влекло
вперед, побуждало исследовать, раздумывать, двигаться дальше. "Куда же это
приведет меня?" - задавал он себе вопрос. Проделав длинный путь, чтобы
приблизиться к отцу, он боялся, как бы снова не отдалиться от него. И чем
больше он размышлял, тем тяжелее становилось у него на сердце. Всюду ему
виделись крутые обрывы. Ни с дедом, ни с друзьями не достиг он единомыслия:
для одного он был слишком вольнодумным, для других - слишком отсталым; он
чувствовал себя вдвойне одиноким, отвергнутым и старостью и молодостью. Он
перестал ходить в кафе "Мюзен".
жизни. Но действительность не дает себя забыть. Она не преминула напомнить о
себе пинком.
Контровский Владимир
Максимов Альберт
Березин Федор
Лукьяненко Сергей
Перумов Ник
Афанасьев Роман