унесть.
Маня возила к проруби полоскать стираное белье, и, прежде чем лихо скатиться
по взвозу на лед, постучал в окно и развел руками, показывая тетке, каких
рыбин мы изловили. Она засмеялась, махнула рукой: полно, мол, брехать-то! Но
когда мы привезли короб мерзлой рыбы, она вышла на улицу и, поглядев в
сторону Овсянки, молвила:
этакую удачу. Надо будет ей послать налимишек. -- Помолчала и со вздохом
добавила: -- И Гутьке.
меня еще погостить. Вот-вот должны были заселять последний барак нашего
училища и надо было отвоевать себе место возле печки.
сунула, булку хлеба, сухарей мешочек, искрошившихся от давности, котелок
орехов, туесок соленых груздей. Дядя Миша бросил в мешок трех мерзлых
белоглазых налимишек, са-амых маленьких, заморенных, веретешками зовущихся.
котомку двух пестрых, величиной с поленья налимищ, к ним луковичек горсть,
соли, даже ломаных лавровых листков добавила. -- Варите уху на новоселье!
Я пообещал как-нибудь навестить Зыряновых. Они сказали: "С Богом!" Я
спустился на реку, норовя идти по своим давешним следам, все оглядывался и
махал одиноким супругам рукою. Они стояли на холме возле сигнальной пестрой
мачты и махали мне ответно. И снова преодолевал подтачивающую сердце
тревогу, печаль за них, Зыряновых, за свое ли будущее (угораздило вот
начинать самостоятельную жизнь военной порой). "Заберега, заберега! Ты пусти
меня на берега..." -- пытался я запеть, да не пелось что-то. Котомка
тяжелая, решил я. Попробовал насвистывать мотивчик самодельной песни, но на
морозе не больно-то насвистишься -- зубы ломит. И потопал я молчком по
снежной белеющей забереге до санной, только что проложенной от подсобного
хозяйства дороги, в даль, застеленную морозным серым дымом, сквозь завесь
которого темным, тяжким бредом смутно проступали немые скалы.
всех сторон, и сверху тоже, непроницаемо мглистом, все толще и шире
промерзающем мире. Из камня Караульного быка, из небесной выси ко мне снова
прорезался стон или молящий вскрик соколка, и снова стиснулось в моей груди
сердце, заныло приближенно, и снова я молвил про себя: "Зачем ты не улетел,
соколок, в теплые края? Что тебя, свободную птицу, здесь, в студеном краю,
задержало? Погибнешь ведь..."
заселены, и я попал в сборную восьмую комнату, где свободной оказалась койка
крайняя, на самом проходе, у дверей. В восьмую комнату заселилось трое
эвакуированных парней, два детдомовца, один отпрыск выселенцев. Остальные
вовсе неизвестно чьи и откуда, по повадкам да замашкам -- так один-то как бы
и в тюрьме уж счастья испытал.
разгильдяйство -- что еще ждать от шпаны-то? Но комната номер восемь
оказалась самой стойкой, самой дружной в нелегкой и непростой жизни того
времени. Ни картежной игры, ни краж, ни пьянства обитатели восьмой комнаты
пе знали. Бывший зэк попробовал было навести свои порядки, но его зажали в
углу коридора и так хорошо "побеседовали" с ним, что он два дня лежал,
укрывшись с головой одеялом. Собратья по жилью приносили и молча клали на
тумбочку его хлебную пайку. Выздоровев, парень сразу сделался хорошим и
более, как ныне принято говорить у блатных, права нам качать не пытался.
бачке, предназначенном для питьевой воды. На аромат варева, плывущий по
всему общежитию, стеклась вся группа составителей поездов, и каждому
будущему труженику желдортранспорта досталось по куску свежей рыбы и по
поварешке ухи.
водворением в общежитие начался и прижим военного положения, строгие занятия
в классах чередовались с тяжелой практикой на станциях города и в пригороде.
Весной -- распределение, осенью уже армия, затем и фронт.
тяжело и долго. С Усть-Маны приходила зимой и приплывала летом баба
неопределенного возраста и вида -- помогать Зыряновым по хозяйству и на
бакенах. Неразговор- чивая баба. Ликом смахивающая на таборную цыганку, с
урочливым глазом, она материлась во дворе и лупила вилами по хребту корову.
Люди сказывали, что на бабе той, как на мужике, растут волосья, на грудях у
нее непристойные наколки. Дядя Миша начал спать с работницей, еще когда тетя
Маня была живая. Избушка тесная, утлая, в ней даже перегородки нет, все
слышно, все видно. Тетя Маня плакала, молила Бога, чтобы он ее скорее
прибрал.
бугорок, зарывался в землю лицом, припадочно закатывался, повторяя:
"Маня-Манечка!.. Маня-Манечка!.." Родные наши тоже все выли в голос и
отпаивали Зырянова водой.
родной Таштып и снова там не прижился. Вернувшись уже больным, совсем
погасшим, долго строил он дом в Усть-Манском поселке. С прежними
родственниками виделся редко, постепенно и вовсе утратил с ними связь. За
могилой тети Мани, расположенной в родовой ограде Потылицыных, ухаживали ее
сестры, дядья, племянники.
фотокарточки по стенам деревенских изб напоминали о том, что жили-были
супруги Зыряновы и вот куда-то девались. Тетя Маня хоть покоится средь
родных, под голубым, умело сделанным дядей Мишей крестом с верхом, крытым
наподобие шалаша. Но где могила самого Зырянова -- никто не знает. Баба, с
которой он сошелся, опутала, обобрала дядю Мишу до нитки. Сперва она
исхитрилась переписать на себя новый дом на Усть-Мане. Когда у дяди Миши
обострилась туберкулезная болезнь, она дневала и ночевала в больнице,
проявляя непрестанную заботу о болезном муже до тех пор, пока он не
переписал на нее денежный вклад в сберкассе. И сумма-то была не так уж
велика, деньги, добытые торгом на базаре. В потной, тяжелой котомке,
прилипающей к спине, выносила, выторговала их тетя Маня на старость лет
своих и мужа, но алчная баба овладела ими и сразу перестала ходить к дяде
Мише в больницу. Потом через людей передала записку, в которой извещала
Зырянова, что не примет его с чахоткой в дом.
изболелый и худой, что никто и не услышал падения тела на мерзлую землю.
Утром дочка больничной сторожихи, отправившаяся в школу, запнулась за
остекленело звякнувший на морозе труп. "Зачем ты, дяденька, лежишь тут
пьяный, на морозе?"
подводе, в мелко выкопанную казенную могилу. А ведь был у дяди Миши свой
гроб, из кедра струганный, на точеных ножках, с посеребренными ручками с
боков, с накладными, немудрящими инкрустациями по крышке. Легонькое, изящное
сооружение, дно которого устелено было стружками из того же хорошо, на
вольном духу сушенного кедра, чтоб столяру было спокойно спать и долго его
телу не гнить.
жены, шарясь по подворью, обнаружил домовину в мастерской, спрятанную под
верстаком, заваленную столярными заготовками и обрезками да стружками. Он
примерил гроб на себя -- сооружение оказалось мало, и тогда находчивый
человек умно распорядился дуром доставшейся ему вещью: загнал гроб за
червонец и тут же, не сходя с места, деньги пропил.
Красноярск, "Офсет", 1997 г.
поступивших в училище ребят и девчонок выстроили возле центрального барака и
приказали подравняться. Строгое начальство в железнодорожных шинелях
пристально нас оглядело и тем парням, что крупнее да покрепче, велело
сделать шаг вперед, сомкнуться и слушать. "Будете учиться на составителей
поездов", -- не то объявили, не то приказали нам, а слов о том, что идет
война и Родина ждет, тоже не говорили, потому что и так все было понятно. Из
того, что отобрали в составительскую группу самых могутных парней и не
допустили в нее девчонок, мы заключили, что работа нас ждет нешуточная, и
кто-то высказал догадку: не глядя на военное время, нам выдадут суконную
Березин Федор
Земляной Андрей
Свержин Владимир
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Ильин Андрей