Чтение 113–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

документы, исправные пулеметы, патроны, много личного оружия, мотоциклеты,
минометы с боезапасом мин.

Я упивался: минометы! Те самые, которыми противник согнал нас с рубежа.
Теперь они послужат нам.

Ну, можно звонить генералу.

Надо лишь унять непокорную улыбку, овладеть собой, чтобы доложить
спокойно, деловито.

Панфилов все же не выдержал, позвонил сам.

- Ну, как у вас, товарищ Момыш-Улы?

Заставив себя обойтись без единого восклицательного знака, я кратко
изложил события: рота Филимонова с трех сторон вторглась в Матренино;
значительная часть немецкого батальона уничтожена; остатки бежали;
командир батальона взят в плен.

У Панфилова вырвалось:

- Как? Как? Командир батальона?

- Так точно. Кроме того, захвачены трофеи: пулеметы, минометы,
мотоциклеты. В данный момент рота вновь закрепляется на станции.

- Что вы говорите! Вы это проверили?

- На станции, товарищ генерал, находится начальник штаба лейтенант
Рахимов. Доносит мне оттуда. Сейчас идет подсчет убитых немцев и трофеев.

- Ну, товарищ Момыш-Улы, это же... Это же... - Панфилов приостановился.
Очевидно, и он удержал себя от каких-то высоких слов. - Ей-ей, нынешний
день по-новому нас учит грамоте. Передайте великое спасибо всем бойцам и
командирам!

- Есть!

- Что со второй ротой?

- Не знаю, товарищ генерал. По-прежнему нет связи.

- Гм... Возможно, бродят в лесу. Пошлите туда ваших людей. Обязательно
одного-двух политруков. Надо собрать тех, кто бродит. Позаботьтесь об
этом, товарищ Момыш-Улы. Дорожите каждым десятком солдат. Каждый десяток,
если он организован, - очажок сопротивления.

- Слушаюсь. Пошлю.

Помолчав, Панфилов сказал:

- До свидания.

Что же, я понял и это. Признаться, я надеялся, что мне уже не придется
передавать командование и являться в штаб дивизии. Однако Панфилов об этом
не заговорил. Действительно, ведь приказание исходило от старшего
начальника. Значит, я все же обязан, как только свечереет, покинуть
батальон, предстать перед строгими очами Звягина.

Из Матренина позвонил Филимонов. Он доложил: уже сосчитаны вражеские
трупы, их более двухсот. Наши потери в этом налете - восемнадцать раненых.
Ежеминутно обнаруживаются новые трофеи: лошади, повозки, продовольствие,
офицерские чемоданы, солдатские ранцы, парабеллумы, бинокли, множество
плиток шоколада, много французского вина.

- Французского? - переспросил я.

- Точно... И опять тут, товарищ комбат, отличился Строжкин. Гляжу,
держит бутылку, пьет из горлышка. "Строжкин, что ты делаешь?" А он: "Э,
квас!" - и расшиб бутылку о приклад. А на ней ярлык: "Бургундское, 1912
года".

В трубке раздался непривычный мне хохот Филимонова. Было странно
слышать мальчишеские высокие нотки в этом смехе сурового кадровика
командира.

- Ефим Ефимыч, сам ты не хватил?

- Ни-ни. Не до того. Вечером отведаю.

- Гляди, чтобы народ не перепился.

- Гляжу. Сейчас, товарищ комбат, грузим повозки, отправляем вам.
Разрешите, товарищ комбат, организовать учебу.

- Какую учебу?

- Изучим немецкое оружие, пулеметы, минометы.

- Дельно! Скажи Рахимову, чтобы дал первый урок. Потом пусть идет в
штаб. Людям объяви: генерал приказал передать великое спасибо всем бойцам
и командирам.

Филимонов выкрикнул:

- Есть! Служим Советскому Союзу!

Опять - правда, не совсем к месту - он залился ребяческим смехом.
Видимо, волнение, которое он пережил, находило выход в этом смехе.

- Оберегай себя со стороны Заева. От него нет вестей. Оттуда в любую
минуту могут выйти немцы. Предупреди бойцов! Понятно?

- Понятно, товарищ комбат.

- Позови Толстунова.

Почти тотчас я услышал в трубке знакомый басок:

- Комбат?

- Федя, генерал приказал всех благодарить. А тебе еще и товарищеское
отдельное спасибо. От меня.

- Что ты, Баурджан? К чему?

- Ну, хватит об этом. Теперь вот что. С Заевым нет связи. Его последнее
донесение: "Обходят". С тех пор прошло уже больше двух часов. Генерал
сказал: надо идти в лес собирать тех, кто, быть может, бродит. Возьми с
собой Бозжанова, возьми несколько бойцов и держи путь на отметку. Буду
тебя ждать. Без тебя не уйду из батальона.

- Как? Куда уйдешь?

- Расскажу, когда вернешься... Посматривай чтобы не нарваться на
противника. Значит, буду тебя ждать.

- Понятно... Ну, я, комбат, пошел.

Потянуло на воздух, захотелось минуту-другую пошагать.

На воле было еще совсем светло, хотя бледный кружок солнца, различимый
за пеленой облаков, уже близился к гребешку леса и стал чуть желтоватым.

Беспорядочная барабанная дробь боя еще не пошла на спад. Гремящие
залпы, глухие хлопки, жесткие выстрелы башенных орудий, негромкое, схожее
с тюканьем топора постукивание противотанковых пушек, скороговорка
пулеметов, слабо доносящийся треск ружейного огня - эти звуки, будто
перекатываясь, в одном направлении притихали, взметывались в другом. В
поле у Горюнов то и дело рвались одиночные, возможно случайные, снаряды.
По правую сторону не часто, но размеренно бухали неблизкие разрывы -
противник, по-видимому, упорно обстреливал деревню Шишкино, где обретался
штаб Панфилова.

Поразмявшись, я снова ступил на крыльцо, миновал сени, отворил дверь в
комнату штаба. И сразу увидел обернувшегося ко мне телефониста.
Показалось, он только что умылся, посветлел. Живо вскочив, он протянул
трубку.

- Товарищ комбат, на проводе лейтенант Заев.

- Заев?

Телефонист улыбался, утвердительно тряс головой. Он все понимал, все
переживал вместе с нами. Я схватил трубку.

- Семен?

И тотчас услышал захлебывающийся говорок Заева:

- Товарищ комбат, имеем одну автомашину, три танка, тягач...

- Погоди! Ты откуда говоришь?

- С отметки. Из своего блиндажа... Имеем пушки... Вышли, товарищ
комбат, панами... Мои львята! Гренадеры Советского Союза!

Вы знаете. Заев любил подобные неожиданные выражения, несколько
книжные, но согретые искренностью, пылом. Я слушал и почти ничего не
понимал. Однако решил не перебивать. Пусть изливается. Доберется и до
обстановки.

- Я уж, товарищ комбат, и не мечтал, что будем живы. Получилось диво
дивное!

Чик! Опять провод перебит, наверное шальным осколком.

Черт возьми, кого же послать к Заеву? Под рукой, как это нередко
случалось и прежде, оказался Тимошин. Он сидел вместе с дежурными
связистами в соседней комнате. Все мгновенно поднялись, как только я
вошел. Я невольно отметил: ясные глаза Тимошина глядели на меня необычно.
К знакомой преданности добавилось что-то еще. Он словно бы заново меня
рассматривал. В ту минуту я не понял, что говорил его взгляд.

- Тимошин, бери коня, лети к Заеву! Выясни, что у него делается, и
скачи обратно!

- Есть!

Вернувшись к себе, я позвонил Панфилову.

- Товарищ генерал, пока еще в точности не знаю, но, кажется, нам
посчастливилось и на отметке.

- Роте Заева? Да? Что же вам известно?

- Противнику не удалось окружить роту. Что именно произошло, понять не
мог, связь оборвалась. Взяты трофеи. Доложу точней, как только выясню.

- Помогай бог! Помогай вам бог, товарищ Момыш-Улы.

Вскоре все выяснилось. Прискакал Тимошин, за ним быстрым шагом - нога
легка, когда идешь со счастливой вестью, - пришли Толстунов и Бозжанов, да
и связь с Заевым восстановилась.

Итак, Заеву был дан приказ: пан или пропал. Конечно, какой это приказ?
Боем, который вела вторая рота, "гренадеры Советского Союза", по
восторженному выражению Заева, - этим боем я не управлял. У Заева было
колебание, я пресек. И еще сказал: "Притворись мертвым!" Вот, собственно,
и все, что тут сделал я.

Когда бойцы Заева прикинулись мертвыми, замерли в окопах, отрытых на
вырубке-высотке, немцы, обойдя этот бугор, вышли на дорогу. К мосту
подползли восемь танков. Здесь, они остановились, надлежало проверить, не
заминирован ли мост. Из первых трех машин вылезли танкисты, начали осмотр.
Пехота, сопровождавшая эту немецкую бронеколонну, перебежала замерзшую