этой ночи. Ошеломленных, потрясенных, их вывели на кипевшую жизнью улицу,
которую они ожидали увидеть только тогда, когда из мертвой тишины казематов
выйдут в свой последний путь, и воздух станет душным от затаенного дыхания
тысяч людей, а улицы и дома будут состоять как бы из сплошных рядов
человеческих лиц. Их бледность я страшная худоба, запавшие глаза,
развинченная походка, руки, протянутые вперед, чтобы не упасть, их
растерянные, блуждающие взгляды, широко раскрытые рты, которыми они, как
утопающие, жадно ловили воздух, когда очутились на улице, - все указывало,
кто эти люди. Не нужно было объяснять, что они были приговорены к смерти -
это было словно выжжено на их лицах. Толпа шарахалась от них, как от
покойников, поднявшихся вдруг в саванах с катафалков, на которых их везли
хоронить. И многие, нечаянно прикоснувшись к их одежде, содрогались, словно
это и в самом деле были саваны мертвецов.
донизу сияли огнями, как в праздник. Много лет спустя старики, в дни своего
детства жившие поблизости от этих мест, вспоминали эту иллюминацию и то, как
они, перепуганные дети, смотрели из окон на залитую светом улицу и видели
промелькнувшее мимо страшное лицо... Огромная толпа и все творившиеся тогда
ужасы стерлись у них в памяти, а это воспоминание сохранилось, четкое,
незабываемое. Даже в неискушенных детских умах один из обреченных, увиденный
только на миг, оставил впечатление столь сильное, что оно заслонило все
остальные и врезалось в память на всю жизнь.
звон кандалов, слышавшийся повсюду, когда убегали арестанты. Шум перешел в
глухой ропот, да и тот скоро замер вдали, и когда это людское море
отхлынуло, на том месте, где оно недавно бурлило и ревело, осталась лишь
печальная груда дымящихся развалин.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
перед тем несколько недель сторожил по ночам в доме вдовы, а спал только
днем, урывками, он сейчас с утренней до вечерней зари искал племянницу
повсюду, где, как он думал, она могла найти приют. За весь день он, кроме
глотка воды, ничего в рот не брал и даже не присел: метался по городу,
наводя справки. Он искал Эмму, где только возможно, и в Чигуэлле, и в
Лондоне, у купцов, с которыми вел дела, и у всех своих друзей. Мучимый
тяжкой тревогой и страхом, он ходил от одного члена магистрата к другому и,
наконец, отправился к самому министру. Единственным утешением для мистера
Хардейла были слова этого сановника, заверившего его, что правительство,
вынужденное воспользоваться высшими правами королевской власти, решило
принять крайние меры; что, вероятно, уже завтра выйдет указ, предоставляющий
войскам неограниченные полномочия для подавления бунта; что король,
министры, обе палаты парламента и, разумеется, все честные люди, независимо
от их религиозных убеждений, горячо сочувствуют пострадавшим католикам,
которым во что бы то ни стало будет дано справедливое удовлетворение. А
главное - министр сказал, что другие католики, чьи дома сожжены
бунтовщиками, тоже потеряли своих детей и родственников, но, насколько ему
известно, потом всех удалось разыскать. Он обещал принять к сведению жалобу
мистера Хардейла, дать соответствующие указания судебным инстанциям, высшим
и низшим, и сделать все, что в его силах, чтобы ему помочь.
мало надежды на благополучный исход несчастья, более всего угнетавшего
мистера Хардейла, он был от души благодарен министру и за них и за
сочувствие к его тяжелому положению.
приклонить голову. Войдя в какую-то гостиницу близ Чаринг-Кросса, он
приказал подать себе ужин и приготовить постель.
думая, что его принимают за бедняка без гроша в кармане, он вынул кошелек и
положил его на стол, но хозяин дрожащим голосом возразил, что не в деньгах
дело. Если гость - один из тех, кого преследуют бунтовщики, он не может, не
смеет его приютить. У него семья, дети, и его уже дважды предупреждали,
чтобы он с разбором пускал постояльцев. Он горячо просил извинить его, - но
что ему делать?
было. Он так и сказал хозяину и ушел из гостиницы.
утром в Чигуэлле, где ни один человек не решился взяться за лопату, хотя он
предлагал щедрую плату за раскопку развалин его дома, мистер Хардейл шел по
Стрэнду, никуда больше не заходя: из гордости он не хотел нарываться на
новый отказ, да и благородство не позволяло ему навлечь опасность на
какого-нибудь честного купца или ремесленника, который не решится отказать
ему в пристанище.
ней, вспоминая о том, что случилось много лет назад. Вдруг он услышал, как
из окна верхнего этажа какой-то слуга крикнул другому в доме напротив, что
бунтовщики подожгли Ньюгетскую тюрьму.
силы вмиг вернулись к нему, прежняя энергия возросла вдесятеро. Неужели это
возможно? Неужели Раджа выпустят, и над ним, Хардейлом, после всех пережитых
страданий будет до самой смерти тяготеть темное подозрение, что он убил
родного брата?
запружена сплошной темной движущейся массой людей, и столбы пламени
взвивались высоко в воздух. Голова у мистера Хардейла пошла кругом, перед
глазами плясали огненные кольца. Вдруг он почувствовал, что его взяли под
руки двое мужчин, и стал яростно вырываться.
Пойдемте-ка отсюда, на нас уже обращают внимание. Что вы можете сделать
против такой толпы?
в сторону. - И мне это нравится. Люблю таких!
всмотрелся в их лица и снова сделал попытку вырваться, но почувствовал, что
совсем ослабел и еле держится на ногах. Тот, кто первый заговорил с ним, был
уже знакомый ему старик, с которым он столкнулся в прихожей лорд-мэра.
Второй был Джон Груби, так мужественно защитивший его в Вестминстере.
случилось, что мы встретились?
нами. Ради бога, пойдемте отсюда! Вы, кажется, знаете моего спутника?
Джона Груби.
продолжал старик. - Он служит теперь у меня. Как вы, наверно, знаете, он
раньше служил у лорда Гордона, но ушел от него. Из чистой доброжелательности
и сочувствия к преследуемым он сообщил мне и другим намеченным жертвам все,
что знал, о планах бунтовщиков.
против милорда не свидетельствовать, - вставил Джон, вежливо прикоснувшись к
шляпе. - Его сбили с толку, но он добрый человек, сэр, и вовсе не хотел
того, что случилось!
ответил старый виноторговец. - Идемте же, сэр, прошу вас!
мистера Хардейла под руку, хозяин его сделал то же самое, и они силой увели
его прочь со всей быстротой, на какую были способны.
на чем-нибудь сосредоточить путавшиеся мысли, что он вспоминал о присутствии
своих спутников только в те мгновения, когда смотрел на них. По-видимому,
пережитые тревоги, которые и сейчас не оставляли его, подействовали на мозг.
Чувствуя, что мысли и язык не слушаются его, он позволил своим спутникам
вести себя, куда хотят, и всю дорогу с ужасом думал, не сходит ли он с ума.
жил на Холборн-Хилл, где у него были большие склады и велась обширная
торговля. Они вошли в его дом с черного хода, чтобы не привлечь ничьего
внимания, и поднялись наверх в комнату, окна которой выходили на улицу; окна
эти, однако, как и все другие в доме, забиты были изнутри досками для того,
чтобы с улицы дом казался необитаемым. Здесь мистера Хардейла уложили на
диван. Он был в беспамятстве. Но Джон немедленно привел лекаря, и тот пустил
ему кровь, после чего мистер Хардейл стал понемногу приходить в себя. Он
был, однако, так слаб, что не мог подняться, и его без труда уговорили
остаться ночевать. Не теряя ни минуты, уложили его в постель, заставили
поесть, принять лекарство. Под влиянием выпитого очень крепкого снотворного
он скоро уснул, на время забыв свое горе.
получив несколько грозных предупреждений от бунтовщиков, он в тот вечер
выходил именно для того, чтобы из разговоров в толпе узнать, когда они
собираются напасть на его дом. Он всю ночь просидел в кресле в той же
комнате, дремал только урывками и выслушивал донесения Джона Груби и других
верных слуг, ходивших на разведки. Для них в соседней комнате был
приготовлен обильный ужин, которому и старый хозяин, несмотря на все свое
беспокойство, время от времени отдавал честь.
тем более зловещими они становились. В эту ночь неистовство черни и погромы
в городе достигли таких размеров, что прежние беспорядки казались сущими
пустяками.
шли по Холборну и соседним улицам, лязг цепей доносился до горожан, которые
Василенко Иван
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Куликов Роман
Глуховский Дмитрий
Круз Андрей