ничком.
Знаете, что он мне сегодня предлагал?
деле это мне чуть не пришлось вас ждать.
Катрин?
славно позабавил.
глазами, в которых светилась любовь.
слышать; звук поцелуя достиг его слуха.
картине Гро, изображающей Бонапарта, посещающего больных чумой в Яффе.
шагом и медленно удаляются.
я, нагоню этот час... Это доброе животное, - добавила она со смехом, - оно
никому ничего не расскажет.
воцарялась она и в природе; бедный малый рухнул в вересковые заросли и дал
волю своему горю.
буду есть хлеб женщины, которая любит другого, и этот другой, как это ни
обидно, красивее и богаче меня. Нет, мое место не в Писле, а в Арамоне, на
моей родине, где люди, быть может, не заметят, что у меня колени, как узлы
на салфетке.
которого, хотя Питу об этом и не подозревал, уже докатилась его слава, а
также слава его каски и сабли, и где его ждало если не счастье, то по
крайней мере достойное поприще.
принадлежностью смертных.
Глава 62
ПИТУ-ОРАТОР
часов после того, как он ушел оттуда, и успев за это время совершить
огромное путешествие, которое мы попытались описать, Питу, несмотря на
охватившую его тоску, все-таки сообразил, что лучше ему остановиться на
постоялом дворе "У дофина" и спать в кровати, нежели спать под открытым
небом в лесу у подножия какого-либо бука или дуба.
вечера нечего было и мечтать; все огни были погашены, все двери заперты на
засовы еще полтора часа назад.
получил превосходную кровать, четырехфунтовый каравай хлеба, кусок сыра и
кружку сидра.
с духовным; духовное поначалу одерживало верх, но в конце концов сдалось.
стонал, вздыхал, ворочался в кровати, не в силах заснуть; но в два часа
усталость взяла свое, сон сморил его, он закрыл глаза и открыл их только в
семь утра.
Виллер-Котре были уже на ногах.
привлекают всеобщее внимание.
говорить, светит всем, далеко не все люди, возвращающиеся в свое отечество с
желанием стать пророками, бывают обласканы его лучами.
тетушка Анжелика; не всякий Гармнтюа, способный съесть целого петуха с
рисом, платежеспособен и в состоянии выложить экю правонаследникам жертвы.
путешественников, чьи корни восходят к "Одиссее", - это возможность
вернуться с каской на голове и с саблей на боку, особенно в тех случаях,
когда остальной наряд не имеет ничего общего с мундиром.
сабля.
возвращении, судьба, как мы видим, щедро вознаградила его и осыпала
милостями.
аббата Фортье на улице Суассон до двери тетушки Анжелики в Пле, решили
продолжить торжественный прием и проводить Питу из Виллер-Котре в Арамон.
своего земляка по достоинству.
своей краткости оставило след в умах: его каска и сабля запечатлелись в
памяти тех, кому он явился в лучезарном нимбе.
что они уже и не надеялись, окружили его почетом, прося сложить свои военные
доспехи и раскинуть шатер под четырьмя тополями, осенявшими деревенскую
площадь, - одним словом, арамонцы молились на Питу, как в Фессалии молились
Марсу в годовщину великих побед.
он решил обосноваться в Арамоне. Итак, он соизволил поселиться в комнате,
которую один местный патриот сдал ему вместе с обстановкой.
матрацем, двух стульев, стола и кувшина для воды.
с рисом.
этими апартаментами и угостил выпивкой тех, кто его сопровождал, и поскольку
события ударили ему в голову не меньше, чем сидр, он, стоя на пороге своего
нового жилища, произнес речь.
дома.
десяток слов, посредством которых в ту эпоху устроители народов, как их
называл Гомер, побуждали к действию народные массы.
Парижа. Разумеется, в смысле духовном.
требовательности выслушал бы не без удовольствия.
я уже называл так других французов, ибо все французы братья; но здесь, мне
кажется, я говорю его настоящим братьям, ибо в Арамоне, среди моих земляков,
я чувствую себя в родной семье.
доброжелательной частью аудитории, ведь у Питу были слишком мосластые
коленки и слишком тощие икры, чтобы с первого взгляда расположить женщин в
его пользу, - так вот, женщины, услышав слово "семья", подумали о бедном
Питу, беспризорном сироте, который после смерти матери никогда не ел досыта;
слово "семья", произнесенное мальчиком, который ее не имел, затронуло у
многих арамонок ту чувствительную струну, что открывает вместилище слез.
Бастилии и мести народа; он вскользь упомянул о своем собственном участии в
боях на площади Пале-Рояля и в Сент-Антуанском предместье; но чем меньше он
хвастал, тем больше вырастал в глазах своих земляков и под конец рассказа
каска его была уже величиной с купол собора Инвалидов, а сабля вышиной с
Арамонскую колокольню.
которой Цицерон узнавал истинного оратора. Он показал, что справедливое
недовольство народа вызвали не кто иные как скупщики. Он сказал два слова об
отце и сыне Питтах; он объяснил революцию привилегиями, данными дворянству и
духовенству; наконец, он призвал обитателей Арамона - этой малой частицы
Франции - последовать примеру народа Франции в целом, то есть объединиться
против общего врага.
величественным жестом, отличающим всех истинных ораторов.
жителей коммуны по примеру восставших парижан взяться за оружие.