издавала полного звука, как на вершине, а издавала мягкий, приглушенный
топот, копыта не стучали, а словно бы ударяли по воде, деревья
расступались шире и шире, внизу раскинулась безбрежная голубовато-тусклая
равнина и над нею огромное, такое же голубовато-тусклое небо, и где-то на
страшной высоте, над самой головой Рустема, висел серпик молодого месяца.
Теперь месяц висел неподвижно, - как ни гнал Рустем своего коня, далекое
мертвое светило не приближалось, было недостижимым, как судьба.
которому некуда спешить. И тут среди ночи, на незнакомой дороге догнал его
султанский гонец из Стамбула и вручил фирман от самого падишаха. Гонец с
девятью охранниками должен был скакать из Стамбула днем и ночью, делая
лишь необходимые передышки в караван-сараях и ханах, чтобы вручить
султанский фирман паше там, где и когда его найдет, и фирман должен быть
прочитан немедленно, и точно так же немедленно должно было выполняться
повеление падишаха.
печати на драгоценном послании и, громко дыша, медленно читал фирман.
Султан вызывал его в столицу, жалуя ему высокое звание визиря, вводя в
свой диван и повелевая, бросив все, прибыть как можно скорее к подножию
его трона.
прочтения фирмана. Рустем вздохнул, подумал про себя: <Назовут визирем -
все равно что дадут змею в руки: удержать не сможешь, ибо скользкая, а
выпустишь - ужалит>. Но смолчал, положил в знак покорности фирман себе на
голову, затем поцеловал султанскую тогру, крикнул своим охранникам почти
оживленно:
жизни. Лишь теперь открылось, что для его беспощадного ума нет надлежащей
поживы там, где одни подчиненные, где все его слова воспринимаются с
рабской покорностью. Земля и люди были здесь в его нераздельной власти,
впервые в жизни имел под своим началом не одних только коней, но, как ни
странно, это не приносило никакой радости, тоска заполняла все дни
Рустема, тоска непостижимая и беспричинная, и лишь теперь, прочтя
султанский фирман, которым его вызывали в Стамбул, понял: рожден, чтобы
насмехаться не над теми, кто ниже, досаждать не мелким и бессильным, а
только силе самой великой, самой грозной. Там - настоящая жизнь, потому
что там опасность, игра с огнем, и даже если погибнешь из-за своего
несдержанного языка, то и тогда это будет радостнее, чем прозябание здесь,
у черта за пазухой, ибо погибнешь не окончательно, не безнадежно,
останется после тебя память, останутся слова - злые, правдивые,
неповторимые.
Рустем возвращался в Стамбул, охваченный мрачной гордостью. Вспомнили! О
нем вспомнили! Коню за все его страдания и терпеливость в походах бросают
охапку сена, а человеку что? Коню - паша, а человеку - паша?
покинул свой санджак, не слезал с коня так долго, что измучились даже
привычные к переходам султанские гонцы, а Рустем смеялся: <Кого там за что
делают пашами, а меня сделали за то, что люблю на конях ездить!>
сбруе и перо с бриллиантом на тюрбан.
при этом было таким мрачным, что никто ему не поверил.
большой конный отряд, посланный Сулейманом, потому что султанский визирь
должен был скакать не в одиночестве, а с войском.
столице и к подножию трона. Вынужден был прикусить свой злой язык и
провозглашать слова, вовсе не присущие ему.
обращаясь к всадникам, пробормотал Рустем. - Восемь букв его имени - будто
кровавые звезды, посылающие свои лучи до самых дальних уголков вселенной.
такое сказать, но другого выхода не было. <Вот засяду в султанском диване,
- мрачно думал Рустем, - тогда уж скажу им всем. А пока туда пробираешься,
нужно наступать себе на хвост. Переходя через мост, и медведя дядей
назовешь, а свинью теткой>.
ехал через Илгын, Акшехир, Чай, Кютахью, подавляющее большинство
караван-сараев миновал не останавливаясь, подтрунивая над теми, кто жадным
глазом посматривал на прибежища для путников:
все для верблюдов, а не для благородных коней!
жалует с пречистого и честного своего тела шаровары непорочности, халат
доблестный и футуввет-наме - грамоту на власть. В знак благодарности
Рустем поцеловал копыто коня султанского посланца.
что его сразу же примет сам султан и торжественно введет в диван; вместо
этого ему велено было ждать в том же самом доме, который занимал еще в
бытность свою имрахором, а потом появился бывший янычар Гасан-ага и повел
Рустема к султанше Роксолане.
Наука была недолгой, потому что ученица оказалась ловкой, сметливой.
Рустем, кажется, лишь один раз помог султанской жене сесть в седло,
никакого воспоминания в нем от прикосновения к этой вельможной женщине не
осталось, потому что женщины вообще не оставляли в нем ни воспоминаний, ни
впечатлений. Теперь не знал, удивляться или злиться от такой странной
встречи: вместо султана - только султанша. И ради этого человек проскакал
на коне через всю империю? Может, ради того, чтобы посмотреть на султаншу?
Но что в ней увидишь? У женщины, как и у коня, самое главное шея, колени и
копыта (последние чтобы не крошились и были высокими). Но у коня все это
открыто, а у султанши навеки закрыто от всех посторонних взглядов.
запутанным переходам Топкапы, подбадривая себя улыбкой: <Вот взглянем на
султаншины копыта...>
остолбенел, с трудом согнувшись в поклоне, так и не сумел раскрыть рта.
хотя бы слово.
коне.
верхом султанскую соплячку? Ну, скажем, это уже не рабыня, как было
когда-то с ее матерью, а высокородная принцесса, и подсаживать в седло он
будет уже не рабское мясо, а благородную султанскую плоть, но что же
изменилось для него? Был простым рабом, конюшим, начальником султанских
конюшен, пашой и санджакбегом (дикие племена должны были трепетать от
одного упоминания его имени, но что-то он там не заметил этого трепета),
теперь имеет высочайшее звание визиря, а продолжает оставаться все тем же
простым конюхом. Может, эта маленькая непостижимая женщина шутит? Она
славянка, а вреднее славянок в обращении с мужчинами едва ли найдешь на
свете. Учить принцессу Михримах ездить верхом? А кого еще учить? И где же
диван, в котором должен был засесть визирь Рустем-паша?
засмеялась и махнула рукой.
султану. А теперь можешь идти. Гасан-ага скажет тебе, когда должен
приступить.
потешался в душе над самим собой. Вспоминал, как в Коране сказано о конях:
всегда только благородные. А всадники - только верные. Благородство
всадникам и не снилось. Вот так и ему. Даже до конского благородства не
дорастет никогда. Всегда и вечно будет оставаться только верным.
ее конем, не решаясь держаться даже за стремя. Потом она пожелала езды
настоящей. Он вынужден был тоже садиться верхом, но должен был держаться
всегда только позади, так что комья земли из-под копыт Роксоланиного коня
летели на него, били ему в лицо, залепляли губы и глаза, но вселяли в его
душу такую надежду, что Рустем смеялся в душе. Теперь его назвали визирем,
а комья земли из-под копыт коня султанской дочери снова будут залеплять
ему лицо. Что же изменилось? Если подумать, то малая радость стать пашой
или даже визирем. За что здесь становятся тем или другим? Один стал пашой
за то, что умел свистеть по-птичьи, другой готовил как никто черную
фасоль, третий читал султану персидских поэтов перед сном так нудно, что
султан засыпал после первого бейта, никогда, собственно, и не слыша
чтения. А он сам стал пашой за то, что умел рассмешить мрачного Сулеймана.
Кроме того, никогда ничего не просил у султана ни для себя, ни для
кого-либо другого, ни во что не вмешивался и не вызывал зависти. Не
вызывал, пока не вылезал из конских стойл. А стал пашой, назвали его
визирем - и уже все здесь, в столице, смешалось, и пока он доскакал от
своего Диярбакыра, уже ему предназначен не диван, а одни лишь комья земли
из-под копыт коня султанской дочери. От кого здесь зависит твоя добрая
слава? От людей, которые сами ею никогда не отличались?
Максимов Альберт
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман
Ильин Андрей