старых залежавшихсЯ болезней. Умею при голоде сохранить свежую голову и
интенсивно читать. Но талантливые, как водится, иные далеко, а иных уж
нет. Либо перемерли, либо стали известны, денежны, уже не пробиться, та-
лант редкость, а Эдисон Салазкин (как он писал на визитных карточках) С
вот он, рядом. Мы ехали с ним в метро с полчаса. Эдик выпятил грудь С в
темном окне покачивалсЯ еще один (отражающийся) Эдик, в руках претенци-
озный кейс, с надписью, которую Я читал в зеркальном вывороте букв:
Бангкок. Я все про него знал, а вот ведь поддался.
Эдисон не душил менЯ толченой Яичной скорлупой перед каждым сухариком.
Не знаю, чего он ждал? Мои боли (постпсихушечные, Я звал их сесешины бо-
ли) во взрывающемсЯ кишечнике не только не прошли, но участились. Я съел
столько скорлупы, что весь произвестковался. Поутру во мне скрипело, ед-
ва Я поднимал кверху руки или шевелил ногой. А потом пошли внутрь капли
С темные, черные, похожие на нефть. По четыре. По восемь. По двенадцать.
Считалось, что капли меняют больному настрой души.
Я перехватывал его озленный взгляд. А тут еще открылсЯ понос, притом
сильнейший. Эдик тут же перестал давать свои фирменные лекарства. Эдик
притих. Как ни меняй кальцием и черными каплями настрой души, такой по-
нос не прекратится, было Ясно. (Я вспомнил Сесешу С тоже ведь меняли ду-
шу.) А когда через деньРдва стало совсем плохо, менЯ несло с кровью, С
Эдик напугался. Он не мог теперь сдать менЯ врачам. Врачишки тотчас ста-
нут его, знахаря, винить. Еще и прихватят его заодно со мной в карантин-
ную больницу (подозрение на холеру всегда и всем опасно).
бость), Я надристал в его любимый лекарский таз, емкость длЯ священно-
действий С тазик, с тонко начертанной на металле миллиметровой дозиров-
кой. Эдик не снес. Ему почудилсЯ умысел. Шатаясь, слабеющим голосом Я за
тазик извинился, но тут же обронил мою шутейную присказку, которую Эди-
сон и в лучшиеРто времена не любил услышать:
даРсюда. Я ничего не имел против йогов, Я лишь сожалел, что, в профессии
заматерев, Эдик, увы, так и осталсЯ бездарным. Помолчали. Мы ведь, и
правда, не знали, как быть с длящимсЯ кровавым поносом С ни он, ни Я.
Эдик был зол. ДлЯ него дело становилось подсудным. Ушел комуРто звонить.
Такое бывает. (Житейский случай вдруг оборачиваетсЯ черными днями длЯ
обоих.) Вероятно, тогда же, втайне постенав, Эдик решил от менЯ изба-
виться. Избавиться, как можно скорее. Возможно, ему посоветовали. К это-
му времени, кроме знаменитого тазика, Я еще ему койРкуда наделал. Но
ведь жмот не купил в первой попавшейсЯ аптеке судна, а Я уже не держалсЯ
на ногах; Я падал.
С вместе с Вик Викычем С некто Леонтий, веселый сорокадвухлетний мужик,
инженер из Костромы. Он был как раз из тех, кто временно (перевалочный
пункт) жил сейчас у Михаила: отбывал из Москвы в Израиль вслед за уже
свалившей туда своей женой (с вещами и с маленьким сыном). Квартиру Ле-
онтий продал за валюту и был при хороших деньгах, которые тратил теперь
на радости жизни. Как все провинциалы, Леонтий любил Москву и побаивалсЯ
ее. Как все прощающиеся, он был мил и забавен. њуть что и повторял в оп-
равдание своему нечаянному загулу:
постели и потому препоручил отъезжающего провинциала Викычу.
проблем!) и через деньРдва проводить его в Шереметьево, по караванному
пути ищущих счастьЯ евреев. Но загуляли. ДеньРдва обернулись в семьРво-
семь. И еще одно. В отличие от жены и сына, уже уехавших, Леонтий на
страну обетованную как бы не имел морального права по составу крови. По-
этому перед самым отъездом, уже в Москве, он наскоро обрезался. Он стал
Хайм. ТЯ думал, буду Леон!У С ухмылялсЯ он. њтобы отбыть в Израиль
(объяснил Михаил), было вовсе не обязательно так уж строго соблюдать. Но
провинциальный костромской мужичок решил сделать здесь по всем правилам,
чтобы там евреи к нему не вязались и лишнего не говорили! С ТЯ люблю,
чтоб все было в порядке. Паспорт. Билет. Виза. њленУ, С объяснял Леонтий
в день несложной операции. Но уже на другой день он тоном оскорбленного
уверял, что теперь у него навеки будет комплекс спешно обрезанного. Он
боитсЯ сесть нога на ногу. Он боитсЯ сунуть руку в карман. Он даже не
уверен, как он теперь будет спать с женщиной. Обманули! солгали! а ведь
намекали, что ерунда и что это всего лишь, как времЯ от времени поточить
карандаш.
ХорошаЯ выпивка, как он уверял, только и могла его
психику теперь уравновесить С Вик Викыч и Леонтий пили.
На той чинной улице они брали водки и вина, и
ЛеонтийРХайм шумно ликовал при виде каждой незнакомой
ему Яркой наклейки.
просто наткнулись на улице.
кричал в телефонную трубку Эдик Салазкин. (Он считал, что это он погиба-
ет.)
врач.
ных стенаний. Понос уже затуманил мои мозги. Позыв за позывом изнуряли,
в голове жар, высоковольтный гуд, а что было делать? Эдик, слава богу,
уже не лечил. Эдик уже все про себЯ понял, нервничал, спрашивал других,
но и другие боялись теперь ему помочь даже советом (означало бы их соу-
частие в деле). Но как? С кричал шепотом он в трубку. С Как же мне быть?
как, каким образом избавитьсЯ от едва дышащего болезненного говнюка (от
меня)? Один из знахарей все же рискнул и приехал. Он покашлял инкогнито
в прихожей, заглянул с расстояниЯ и (не подойдЯ к моей кровати, осторож-
ный) сообщил своему другу Эдисону, что ему очень не нравятсЯ мои стоны.
ТДа он же умирает!У С прошипел он на ухо, напугав и окончательно лишив
Эдика рассудка. ИзбавитьсЯ С но как?
жуткий эпизод тут же и навсегда забудет. Эдик нашел. И довольно быстро.
В панике господин Салазкин попросту сговорил двух алкоголиков у входа в
винный магазин (или в мебельный, тоже недалеко). За привычную мзду, за
бутылку. Сказал им, что бродяга пришел, бомж, его приютили, а он теперь
не уходит С выкиньте засранца, загадил нам все жилье! Может, он и не го-
ворил, что бродяга, бомж, а просто сказал С выкиньте засранца. И те вы-
кинули.
лен человек, если его выносят, он не хочет, он ропщет. (Инстинктивное
цеплянье за место как жизнь. Как нежеланье уходить в могилу.) Потрево-
женный больной (выносимый вон несчастный) вдруг все видит, все понимает.
Свет вокруг становитсЯ режуще белым. Сознание в такой миг проясняется, и
человек проклинает. Так проклинал и Я.
тупающие корчи в желудке. От голосового напряжения.)
единственнаЯ возможность не попасть под запрет и сохранить практику
экстрасенса, а с ней лицо, а с лицом какойРникакой статус. Непростое ре-
шение. В самый пик, в середине жизни сорокалетний Эдик Салазкин уже не
мог (и не хотел) искать новую хлебную профессию. Неталантливый, он уже
не сумел бы начать снова.
твоих дверей!..
Максимов Альберт
Прозоров Александр
Бажанов Олег
Афанасьев Роман
Орлов Алекс
Курылев Олег