задумчиво глядел снизу на строгого игумена в лаптях и посконине, который
издали казал мужиком, а вблизи, глянув пронзающим светлым взором, поразил
его мудростью и почти что княжеской статью.
И Сергий, подымаясь все выше и заглядывая в провал хоромины, стены которой
тесали сразу же, кладя очередные венцы, думал о том часе, когда в прорубы
окон глянет эта вот даль и эта бегучая вода, и дубовый стол станет
посереди, и лавки опояшут новорубленую трапезную, и братия впервые
соберется тут, а не внизу, в дымной хижине, где обедали едва не на коленях
друг у друга.
нанятые со стороны, скоро уйдут. Близит страда. Пашни, освобожденные от
снегов, уже ждут, просыхая, заботливых рук пахаря... Он на миг ощутил
щекотно в ладонях рукояти сохи и сощурил глаза. Ранним утром отсюда, с
высоты, слышен далекий тетеревиный ток. Божий мир был прекрасен, и
прекрасна жизнь, отданная труду и подвигу. И путь его был по-прежнему
прям, так, словно бы и сюда, на глядень, на высоту, продутую весенним
тревожным ветром, привел его за руку Господь в мудром провидении своем.
внутреннюю сторону. Дойдя до конца, закруглил и огладил угол. До начала
кровли, до <потеряй угла>, оставалось всего три венца.
лицом, а пергаменной маской в жарком обрамлении драгоценностей и парчи.
Она сидела в своей летней ставке, названной ее именем (и позднее
превратившейся в город Тулу), в роскошной юрте ханского дворца, на
парчовых подушках, выпрямясь, подогнув ноги и сложив руки на коленях.
Только что у нее побывал Наурус, глядел хитро и жадно, выпрашивал серебро
и людей. Ей ли не знать, что все сыновья Джанибека, все двенадцать,
перебиты... И теперь изо всех них, мальчиков с оборванными жизнями,
помнился почему-то самый меньшой - толстенький малыш, единственный не
понявший даже, что его убивают... Будто бы сама родила, будто бы от груди
отнял младенца жестокий Бердибек... с Товлубием... Оба зарезаны теперь! И
ныне могут ли сказать они, зачем вершили зло, убивая детей? Вот этот - уже
второй, называющий себя сыном Джанибека, а будут и другие, будут
<воскресать>, ибо народ, земля хочет, чтобы они воскресли! Кого убил ты,
Бердибек? Себя ты убил! А я? Зачем не поверила русскому попу, зачем не
надела крест на ребенка, не скрыла его, не увезла в степь? Как мало прошло
времени - и словно долгие годы минули с той страшной ночи!
отведал привозной хурмы и закачался, как от зубной боли, заговорил,
жалуясь. Сама знала, что плохо! Пусть шлет джигитов в степь! Пусть тратит
серебро на воинов! Тайдула ожесточилась и на миг стала прежней.
Уже идет?! - Темный ужас охолодил ее сердце. - Кто? Не ведаешь? Из Белой
Орды? Пошли гонцов к Мамаю, пусть даст ратных! Не хочет? Как он может не
хотеть?! Как смеет?! Погибнет сам! Говорил ты ему? Это скажи! Наурус слаб
и лжив, Мамай будет над ханами хан, ежели спасет Науруса! Авдул? Какой
Авдул? Он Чингисидов? А кто этот Кильдибек, что называет себя опять сыном
Джанибековым? Не стони! Ты воин! Князь! Мы еще сидим тут, в Орде!
далекие запахи степных трав... Как давно. Боже мой, как давно уже этой
порою Джанибек вывозил ее в цветущую степь, уже отцветающую степь... И все
эмиры были подвластны ей тогда, и лицо ее было молодо, и она могла
родить... И могла ведь, могла не рожать на свет отцеубийцу Бердибека!
зубной боли. Встань, пойди, сядь на коня, обнажи саблю! Куда исчезли мужи?
В Орде остались одни бабы да голодная рвань!
для меня! Спасай отчизну покойного мужа моего!)
страшных степных собак. Рабыню, что неловко задела ее, снимая наряд,
Тайдула больно, выкручивая, ухватила за ухо цепкими, не по-женски сильными
пальцами. Девка скорчилась от боли, раскрыла рот, как рыба, собираясь
кричать, но кричать не посмела, уползла со стоном.
потерявшая все, что составляет утеху жены и матери, и теперь теряющая
последнее, что у нее осталось, - власть.
служанку, не ту, другую. Потребовала найти крест, подаренный Алексием.
Держа в руке крохотный кусочек серебра, немного успокоилась было. Но и
крест не помогал. Заливались псы. Тревога сочилась, лилась, неслышно
заливала дворец. Плохой оберег вручил ей урусутский поп! Тайдула с силою
швырнула крест в темноту, и в тот же миг вдалеке поднялся крик, лязг
оружия, и снова крики, ржанье коней. Она поднялась с подушек, подобралась,
как кошка. На мгновение захотелось бежать во тьму, в ночь, пасть на коня и
скакать - не важно куда! Пересилила себя, встала, велела принести огня.
Служанки долго бестолково зажигали светильники...
Бежать? Куда? Дворец окружен. К Мамаю? Тайдула усмехнулась надменно. У
Мамая Авдул. Хитрый темник, гурген, зять и правая рука покойного Бердибека
уже нашел себе хана - Чингисида, которым будет вертеть, словно куклой.
драться. Нам некуда бежать!
и два.
одолевают Муалбуга и воины Науруса. Но вот шум битвы прорвался потоком,
грозно надвинувшись на молчаливую вереницу дворцов. Топот, крики уже в
саду, у юрт. Тайдула сидела не шевелясь.
подплывая кровью, прямо к ее ногам.
серебру.
Наурус? - требовательно вопросила она вступившего в юрту вожака вражеских
воинов.
сощуренных, насмешливо-холодных, Тайдула прочла свой приговор.
За косы волочили по земле.
Просто уже умерла в тот миг, когда простой ратник посмел, ухватив ее за
косы, волочить по земле. Ее, царицу, подписывавшую ярлыки царям иноземным,
ее, повелительницу Золотой Орды, которая тоже умерла, с ней умерла!
разбирала уже. Она должна была умереть. Сама умереть. Но у нее отобрали
кинжал. И приходило ждать милосердия вражеского воина или палача, который
окровавит о нее свою саблю. Почетной, бескровной смерти ей не дадут.
Пусть! Никто из потомков Джанибека не получил ее. Почетных смертей теперь
больше не будет в мертвой Орде!
отверсты и глядели надменно. Медленно капала кровь.
Муалбугину чадь, избивали последних приспешников или родичей прежних
золотоордынских ханов.
городской, мусульманской, - жестоко выразилась в падении всякой
нравственности в Сарае, когда сын убивал отца и брат брата. В наступившей
длительной замятне степь держалась <своих> ханов, а волжские города -
заяицких, поскольку туда уходили и оттуда являлись купеческие караваны и
бесерменам Сарая выгоднее было не ссориться с ханами Ак-Орды.
заяицкие ханы постоянно совершали набеги на Русь. Оттуда же, из Белой
Орды, вышел впоследствии и Тохтамыш, а со степной Ордой Мамаевой оказался
возможен союз, обеспечивший еще пятнадцать лет мира, столь нужного Руси
для собирания сил. И когда Мамай спохватился и в союзе с Литвою повел на
Русь свои войска, было уже, по существу, поздно. Созданное митрополитом
Алексием Московское государство смогло противустать Орде как единая сила
всей владимирской земли. Но чтобы угадать все это в 1361 году, нужно было
провиденье гения. Каким сверхчувствием проник в грядущее Алексий, когда
поддерживал одних ханов против других в жестокой ордынской замятне?
эмирами Сарая из Белой Орды, торопился утвердить свою власть на крови
соперников. И это был конец Золотой Орды. И был бы вовсе конец! Но полтора
столетия побед, но тень Чингисхана, но обаяние власти все еще продолжали
собирать степных воинов к мертвому знамени своему. Не сразу и не вдруг
умер Сарай, столица Золотой Орды, ставшей ныне Белой (или Синею) Ордою. Не
вдруг отступила степь от Батыевых древних знамен.
гибели столицы на Волге. И потому, едва утвердился на престоле Хидырь,
потянулись в Орду князья владимирские с данью, которую некому было бы и
потребовать с них в эти месяцы ордынского безвременья, за ярлыками,
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Соломатина Татьяна