березы, свесив руки между колен. По чутким перстам, по острому взгляду
Иван, почти не ошибаясь, признал изографа. Вопросил, оказалось - угадал.
Слово за слово Иван напомнил того изографа, с коим баял накануне битвы на
Дону. Мужик расцвел улыбкою, оказалось, он и есть Рублев! Кивнул в сторону
подходившего из лесу высокого отрока лет тринадцати на погляд с задумчивым
и удивительно чистым ликом:
коль в годы войдет, превыше всех нонешних! - Примолвил вполгласа, не
услыхал бы сын. Вослед тому заговорили о Феофане Греке. Иван после той
давней толковни не удивился уже острому интересу московских изографов к
художнику, ныне пребывавшему в Новгороде Великом. Сын Рублева стоял около,
покусывая травинку и взглядывая то на Ивана, то в небеса, где неживые
осенние облака таяли в мареве застывшими бело-сизыми кучами. И Иван
удивился, поймав случайно этот неземной монашеский неотмирный взгляд
отрока. <Беспременно иноком станет!> - подумалось с какою-то доселе
незнакомой ему завистью, неотделимой от почтения.
спутниками, вышел на дорогу, встречь захлопотанному владычному боярину.
Оказалось, что никто из кметей не хотел ехать назад, в сторожу. Иван
усмехнул краем губ, сплюнул. Не от храбрости, а - мерзко стало! Выпросился
сам. Ехал один, с запасным конем в поводу, всею кожей ощущая тревогу,
страх и полную бессмысленность своей одинокой сторожи. Что он? Ни
задержать, ни весть подать своим, ежели что... Остановил на горке, опустив
повода. Конь, постояв, соступил обочь, начал, дергая головою, щипать
траву. Иван стоял, обдуваемый ветром, и слушал. Но не было слитного топота
копыт, не было и далекого ржанья. Наконец, почуяв, что испытал себя
досыти, он повернул назад и, уже торопясь, да и конь отдохнул тою порой,
помчал в опор, догонять владычный поезд.
Татары наверняка уже вызнали, уже шли всугон владычному каравану. Об этом
донес подомчавший безвестный ратник на рухнувшем посреди радонежской
улицы, загнанном насмерть скакуне. Порешили тотчас двигаться по лесной
дороге на Троицкую пустынь, к Сергию. Радонеж оставляли.
пляшущем свете факелов все дрожало и мрело. Двигались сами собою кусты,
лесными харями кривились хоромы, корова посреди пути вдруг заговорила
человеческим голосом... Его пихали, он просыпался и засыпал вновь, сидя в
седле. Отчаянным усилием воли прогнавши в который раз наваливающийся
предательский сон, проскакал вдоль ряда изб, ткнулся куда-то в огорожу,
пытаясь вызнать хотя здесь что-либо о Любаве. Баба не понимала долго:
каких надо-то? А! На Москве они, на Москве!
Приехали они, приехавши с Москвы, как же, и женка, и дитя с има! Дак
теперь-то... А походь, походь туды-то, в тот-от терем!
паутину воспаленных бессонницей глаз, бросив коня у самого крыльца,
повестили:
сноха, вдова ли, верно, Любавой звать! И дите увезли с собою, как же!
Коньми уехали, с Тормасовыми вместях!
церкви, где перед греблею, ведущей в крохотную рубленую крепостцу
столпились сейчас возы, возки, телеги; кони и какие-то незнакомые бояре
теснились верхами, возбужденно крича. Великую княгиню выводили под руки из
возка. В неверном свете Иван узрел близко-поблизку измученное, залитое
слезами лицо, испуганные мордочки детей и сверток с недавно рожденным
княжеским сыном, Андреем, что единый среди всех спокойно спал, не замечая
ничего и не мысля о том, что его жизнь, как и жизни всех братьев и матери,
могут оборваться в любое мгновение этой зловещей, смятенно-пугающей ночи.
великая княгиня настаивала на Переяславле, мысля обрести там своего мужа.
И радонежские бояре (кое-кто из них только что выехал из Москвы) брались
сопроводить княгиню Евдокию до города. Вряд ли кто догадывал из них, что
татары через день доберутся уже и туда, что город Переяславль не укреплен,
полки не собраны, а великий князь сидит на Костроме, тщетно ожидая подмоги
от попрятавшихся семо и овамо князей. Испытав в предшествующие два года
тяжелую руку Дмитрия, - недавно, за гибелью на Дону белозерских князей, он
и Белоозеро присоединил к уделу великого княжения, - того же, и
справедливо, опасались ярославские, устюжские, шехонские и прочие мелкие
князьки, еще сидевшие покамест на своих уделах, но которым, победи Дмитрий
и на сей раз, грозила, по их мнению, скорая потеря своих столов, а там -
прозябание в городовых воеводах, много ниже какого-нибудь московского
думного боярина - Одинцова, Морозова или Бяконтова.
княгини.
начинало горчить (слава Богу, кормилица была взята с собою!), но, и почти
теряя сознание, горячечными, обсыхающими губами стукаясь о чару с
малиновым квасом, помнила Дуня одно: с тверским князем у Мити была война!
И она, напросившись в гости к Михайле Тверскому, неволею изменит милому
ладе своему. И потому только одно и шептала: <Переяславль!> Там терема,
там загородный дворец великого князя, боры, настоенные на ароматах хвои,
там она отдохнет и встретит Дмитрия...
приобнажив оружие, вытянулись, горяча скакунов, двумя рядами вдоль возка.
Заливисто ржанул чей-то конь. Вспыхнул, смолисто крутясь и бросая искры,
факел. Лошади поскакали, протарахтели одетые железом колеса. Вытягиваясь
долгою чередой, заспешили вослед чины и обслуга двора, еще не отставшие от
своей госножи. И разом стало тихо. Изрядно уменьшившийся обоз митрополита
обняла лесная августовская настороженная ночь. Сдвинулись, словно незримо
сойдясь, высокие ели, слышнее стало журчанье реки, огибающей высокий мыс,
на котором в незапамятные уже годы новгородские молодцы возвели отыненный
стоячею горотьбою острог, позднее перешедший в руки владимирских князей,
неведомо когда и кем захваченный.
разбегающихся жителей... А когда втянулись, покинув в Радонеже самые
громоздкие возы, на лесную узкую и колеистую дорогу, лес совсем уже близко
надвинулся на них, полный тишины, шорохов и тонкого комариного звона.
океан роящихся звезд и впервые ясно подумал об игумене Сергии.
удары монастырского била. В обители Сергия начиналась служба. Иван, как и
многие, поднял правую руку и осенил себя крестным знамением. На миг
показалось, что они уже избыли беду, что все позади и можно, достигнув
завороженной лесной твердыни, помыслить о своем спасении...
караваном, с громким беспорядочным топотом отбежал в глубину чащи.
Проехали росчисть, на которой, вдали, едва брезжил огонек в волоковом
окошке избы. И вот, наконец, встали над лесом островерхие кровли рубленого
храма. Редкие трепетные огоньки мелькали там за скупо высвеченной луною
оградой. Монахи шли к полунощнице.
из пасти и повесить коню к морде торбу с овсом), шагнул было, намерясь
идти в храм, но почуял вдруг дурноту и пал у ног коня, а павши, мгновенно
уснул и не чуял, кто и когда поднял его и занес в ближайшую келью.
Открывши глаза, долго не мог понять, где он и что с ним, пока кто-то,
голосом владыки Киприана, не окликнул его: <Проснулся, Федоров?> В келье
было тесно от председящих, и Иван поспешил встать, освобождая место на
грубо сколоченном и застланном рядниною лежаке. Неровный огонь сальника
выхватывал то устье черной русской печи, то простую божницу в углу, и
Иван, даже пробудясь, не вдруг и не в миг постигнул, наконец, что он в
келье самого преподобного и что тот вот старец, что сидит одесную его, и
есть сам Сергий, а спор идет о том, уезжать ли знаменитому игумену из
монастыря в Тверь, как предлагает Киприан, или остаться, полагаясь на
милость божию.
высказывает Сергий. - Но тебе, владыко, достоит уехать, так надобно... -
Он молчит, выслушивая многословные и горячие уговоры Киприана, к которым
постепенно присоединяется братия и многие из владычных бояринов. Молчит и
глядит, как учиненный брат возится с печью, разжигая огонь. Сергий только
смотрит, не помогая, положивши худые сильные руки на колени. Он приметно
горбится и сейчас кажет очень старым. Не понять даже, слушает ли он.
Скорее - внимает, и не уговорам, а звучаниям голосов собеседующих, что-то
решая и взвешивая про себя. Огонь в печи разгорается, наконец. Сергий
молча встает и вдвигает в устье печи глиняную корчагу с водой. Он думает,
и не о том совсем, о чем толкуют присные его. Он взвешивает сейчас на
весах совести, все ли содеял, что должен был содеять поднесь. Ибо в
шестьдесят лет время подумать и о возможном завершении жизненного пути. И
усталость у него на лице - от этих дум, от того, ему одному ведомого, что
еще не раз придет Сергию исправлять ошибки неразумного духовного сына
своего, князя Дмитрия, и что Киприан не может и никогда не сможет заменить
Алексия на престоле владыки русской церкви, а посему ему опять
предначертана трудовая духовная стезя, и крест его, несомый вот уже шесть
десятков лет, крест, который некому передать покамест, становит год от
Браун Дэн
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Белов Вольф
Сертаков Виталий