убежал в каюту. Цунаев разразился бранью против своего друга, а тот как ни в
чем не бывало, ухмыляясь, мирно заговорил:
прохвост? Хвост есть хвост, а вот прохвост непонятно. Это то, что под
хвостом, что ли, находится?
вин. Все это пошло по чемоданам команды.
пьяный корабль.
командиров судов своего отряда. Вскоре к борту "Орла" пристал японский
катер. На нем уже находились командир "Сенявина", капитан 1-го ранга
Григорьев, и командир "Апраксина", капитан 1-го ранга Лишин. Захватив с
собою Сидорова, катер направился к "Николаю".
заканчивалось уничтожение секретных документов. В батарейной палубе появился
тяжело раненный младший штурман Ларионов. Его трудно было узнать:
левая рука на перевязи, голова и лицо забинтованы, открыт только правый
глаз. Ларионов не мог сам передвигаться. Два матроса вели его под руки, а
перед ним, словно на похоронах, торжественно шагал сигнальщик, неся в руках
завернутые в подвесную парусиновую койку исторический и вахтенный журналы,
морские
75-миллиметровых снарядов, и узел бултыхнулся через орудийный порт в море.
корме "Орла".
броненосца. Их было около ста человек. Вместе с ними прибыли четыре офицера,
из которых капитан-лейтенант Накагава, как самый старший, был назначен
командовать "Орлом". Через минуту-другую, по указанию своего начальства,
японские матросы рассыпались по всему кораблю, взяв под охрану уцелевшие
башни, минные отделения, бомбовые погреба, крюйт-камеры, динамо-машины и
другие места. Часть их невооруженной команды спустилась в машины
кочегарки.
корме полуразрушенного минного катера находились машинные квартирмейстеры
Громов и Никулин, машинист Цунаев и какой-то кочегар. Перед ними стояли
банки с мясными консервами и ведро с ромом. С катера доносились пьяные
голоса:
никак не мог примириться с пребыванием японцев на судне. Он увидел, что у
них лица были иные, чем у русских моряков. А больше всего ему, вероятно, не
травился непривычный для собачьего чутья запах восточно-азиатских людей.
Правда, он не кусал их - в его характере не было того, чтобы бросаться на
человека. Но он, подняв бурую шерсть и оскалив зубы, лаял на японцев с такой
яростью, точно они были его личными врагами. И никто не мог заставить
Вторника замолчать. Всех удивляло, почему это он, обыкновенно послушный, на
этот раз не исполняет приказания своих хозяев.
неприятельских снарядов совершенно оглох. С верхней палубы его прогнали в
батарейную, но он и там не унимался. Всюду, где только встречались ему
японцы, он захлебывался от лая, словно задался целью выжить их с корабля.
верхней палубе. Приблизительно две трети нашей команды японцы решили
отправить на свой броненосец "Асахи". К нам были присоединены офицеры:
Модзалевский и Саткевич, мичманы Саккелари и Карпов
Добровольский.
сохраняете при себе. Затем вам предоставлено право вернуться к себе на
родину, если дадите подписку, что не будете участвовать в этой войне.
паровой катер. Вслед за ним спустились и остальные намеченные офицеры.
японский броненосец, я умышленно попал в число отъезжающих. На шканцах,
опираясь на костыли, стоял инженер Васильев. Я бросился к нему проститься.
Пожимая мою руку, он наказывал мне:
новая глава...
японцев. К нему приблизился кочегар Бакланов и, обнажив голову, сказал
нарочито отчетливо и громко:
спустился на баркас. Когда мы тронулись, буксируемые паровым катером, я в
последний раз оглянулся на свой корабль. На мгновение в памяти почему-то
всплыл эпизод из далекого детства. Мне было пять лет. Под жаркими лучами
послеобеденного солнца мать жала в поле рожь. А я один, играя в войну,
носился с криками по сжатой полосе. В руках у меня была палка, заменявшая
ружье, пику, пушку. Воображаемые турки падали под моими ударами, как стебли
ржи под серпом матери. Крестец снопов представлялся мне неприятельской
крепостью. Я напал на крепость и, споткнувшись о борозду, со всего размаху
ткнулся в колючий огузок снопа. Из губ полилась кровь, острой болью заныл
левый глаз. Я с плачем кинулся к матери, а она, испуганная, прижала меня к
своей груди и заговорила укоризненно-ласковым голосом:
вздумал. От этого люди счастливыми не бывают.
видел и вычитал из книг, и теперь, мысленно пробегая прошлое, я вспомнил
изречение одного философа: "Человек до сорока лет представляет собою текст,
а после сорока - комментарий к этому тексту". До этого возраста мне еще
далеко. И если философ прав, то за время плавания на "Орле", а в особенности
за последние полутора суток, когда я вместе с другими дышал воздухом
разрушения и смерти, текст моей души увеличился до колоссальных размеров...
зашелушилась. Вчера он был черным, сегодня стал пепельным, словно поседел в
бою.
Викторовича Юнга перенесли из операционного пункта в заразный изолятор.
потолок по-прежнему блестели белой эмалевой краской. В головах единственной
железной койки, укрепленной вдоль борта, стоял небольшой столик, в ногах -
стул.
неглубокими ранами на голове, находился в безнадежном состоянии и, лежа на
койке, бредил. По просьбе наших офицеров, к дверям изолятора был поставлен
японский часовой, охранявший вход туда главным образом от неприятельской
команды. Это было сделано для того, чтобы Юнг не догадался о сдаче его судна
в плен. Мучительно долго он боролся со смертью, наполняя изолятор то
стонами, то выкриками. Около него неотлучно находился вновь назначенный
вестовой Максим Яковлев вместо убитого Назарова, и по временам приходил к
нему старший судовой врач Макаров.
сознание.
нем:
японцы: "Это, спрашивает, что за люди у нас? Пришлось сказать: "Сдались мы,
выше высокоблагородие". А он поднялся повыше на подушку и как заплачет!
Потом начал мне объяснять на счет какого-то земского собора:
Максим, может быть, будешь заседать в земском соборе". Вижу - все лицо
командира в слезах. Жалко мне его. Все-таки он был хороший человек. А про
себя думаю:
начальниками, да еще в соборе? У нас в селе один только земский начальник, а
и от того спасения нет. Сущий живодер. Если в поле едет, за версту от него
сворачивай. Иначе - расшибет. Поговорил со мною командир и опять заплакал.
Потом наказывает мне позвать доктора...
начальников.
движении. В восьмидесятых годах начались аресты во флоте. Его спасло от
тюрьмы только то, что он в это время находился в кругосветном плавании.
вестового?
смертью. Эскадра была разгромлена, а судно, которое он так храбро защищал,
сдалось в плен. Для Юнга осталось одно: вернуться к прежним, быть может,
давно забытым идеалам.
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Ковальчук Вера
Круз Андрей
Володихин Дмитрий
Майер Стефани