осознавал, что работаю не на всю катушку, хотя долгое время врал самому
себе, полагая, что все идет как надо.
ужас одними своими размерами. - Он покряхтел. - Переезд из Нью-Йорка в
Голливуд был для меня еще одной головной болью. Я рос в полумраке, царящем в
театрах, учась на легендарных произведениях искусства. Работа в Голливуде
походила на покорение Олимпа.
нам, что жаждешь вернуться в ту буколическую пору своей жизни, когда ты был
главным режиссером в театре, зарабатывая сотню фунтов в месяц. Хорошая,
честная работа. - Он и не пытался скрыть своего сарказма. - Гм. Назад к
земле, старина, да? Вновь омыть свои руки огнями рампы.
урожай чая, выращиваемого в Китае или, чтобы быть более современным, угля,
добываемого в Ньюкасле. - Он покачал головой. - Нет, я думаю, что-то
буколическое можно найти разве что в детских книжках типа ?Волшебник страны
Оз?. Кстати, заметь, она написана американцем. В нашей ?Алисе в стране
чудес? ты не найдешь фразу как ?О тетя Эм, ничто не может сравниться с
домом!? или эту суровую протестантскую мораль.
кривые позвоночники для таких прямых и узких путей.
слегка задыхаясь, сказала:
него над головой. В его темных глазах нельзя было прочесть ничего.
по Пятой Авеню.
за металлический край опущенной стеклянной перегородки. - Не спрашивай меня
ни о чем.
светофором. Дайна вглядывалась в черные лица людей, проходящих мимо. Они
словно являлись частью иного мира, настолько же далекого от ее, насколько
Плутон - от Земли.
Пятую Авеню. Дайна увидела его издалека. Оно стояло на правой стороне улицы,
высокое и гораздо менее примитивное и топорное, чем окружавшие его здания
меньших размеров. От него до сих пор веяло своеобразным, псевдоевропейским
духом (все эти завитушки, изящные карнизы, силуэты пялящихся в вечерние
сумерки причудливых горгулий были на месте), и Дайна не могла понять, что не
так, пока они не подъехали почти вплотную, и ее глазам не предстали
заколоченные наглухо окна, сломанный дверной косяк и наваленная возле него
груда битых пивных и винных бутылок. Полоска жести с выведенным на нем
черной краской надписью: МАРК 2 ПЕРЕЕХАЛ НА ЗИ РАХИМ ЗОМБИ С.? была
приколочена вдоль всего пространства окон вестибюля. Когда они проезжали
мимо, Дайна заметила похожее на афишу объявление, извещающее о том...
почти целиком сосредоточено на самом здании. Она уткнулась лбом в ладони и
закрыла глаза. Ее спутники тем временем беседовали между собой совсем тихо,
чтобы не потревожить ее. Рука Рубенса успокаивающе скользила кругами по ее
спине, словно чайка над поверхностью моря.
голосом, - в центр на вечеринку. - Она подняла голову и откинулась назад.
сегодня вечером. Рубенс казался слегка озадаченным.
приговор?
все они. Все эти сумасшедшие деньги и... слава, вскармливающая себя...
вместо того, чтобы заканчиваться на себе самой. Это совсем не то, что я на
самом деле... искренне представляла себе. Я просто ребенок. Я хочу, я хочу,
я хочу, - передразнила она саму себя. - Я больше не в состоянии думать ни о
чем, кроме удовлетворения своих желаний, даже не пытаясь понять, что хорошо,
а что нет. Разница между ними потеряла для меня всякое значение.
пытаюсь понять, вот и все. Он покряхтел.
хочешь понять такое недоступное разуму... чувство. Оно накатывает как волна.
Дай ей откатиться за борт. - Открыв бар, он налил себе водки. - И просто
радуйся тому, что это мы.
Международного Торгового Центра. Размеры окон, из которых открывался
захватывающий дух вид на необъятные просторы главным образом северной части
города, внушали благоговейный ужас и вызывали легкое головокружение.
Городской пейзаж, казалось, тянулся до самого края горизонта и дальше,
дальше, так что даже закопченный Хадсон (где грязь на улицах достигала такой
толщины, что они никогда полностью не покрывались льдом) не выглядел
барьером на пути мегаполиса, наползающего на скалистые обрывы Нью-Джерси.
геометрически правильную вселенную, в которой человеческие мягкость и
закругленность казались чужими и ненужными.
кабины скоростного лифта, в считанные секунды взмывшего на 107 этаж
небоскреба, их встретило море ослепительного света и приветственные крики
многолюдной толпы. В ресторане было довольно жарко и накурено. Берил, не
потерявшая ни капли своего поразительного самообладания несмотря на то, что
они опоздали больше, чем на час, мгновенно схватила Дайну за руку и потащила
ее в специально огороженный угол, где люди из программы теленовостей
установили свои осветительные приборы. Они уже успели отснять немало кадров,
запечатлевших сам вечер.
театральных деятелей с Бродвея. Они не могли приехать в кинотеатр из-за
собственных спектаклей, но всем им без исключения ужасно хотелось
принять-таки участие в этом празднике. Еще раньше Рубенс выбил у студии
специальный воскресный сеанс, назначенный специально на удобное для них
время.
сверкающих микрофонов. Казалось, он точно знал, когда именно необходимо это
сделать. На нем был серебристо-шелковый костюм, рубашка устричного цвета и
капитанский галстук из грубого шелка. Он завел Дайну под огромный рекламный
навес, на котором название фильма было выведено по темно-синему полю
большими ярко-красными буквами с белой каемкой.
не приезжал на его похороны. Правда, он прислал цветы вместе с коротенькой
соболезнующей запиской. Вдова Монти прочитала ее, беззвучно шевеля губами.
Потом она подняла голову и, глядя прямо в глаза Дайне, порвала открытку на
мелкие кусочки.
- заметил он, уводя Дайну от рекламного навеса.
лицом к лицу со Спенглером.
замечание.
сердцу. Я сказал это просто так, без всякой задней мысли. - Улыбка на его
лице достигла пика своей лучезарности. - Ты сейчас проходишь решающий этап
своей жизни. Никакая предосторожность не может оказаться для тебя излишней.
ослепительная улыбка, излучавшая столько же света, сколько двухсотваттовая
лампочка, являлась достаточно веским подтверждением серьезности его слов.
довольно опасно, вот и все, что я имею в виду. Он способен ошибаться, как и
любой из нас. Ты же ставишь все свое состояние на одну карту... - Он вновь
пожал плечами.
небольшом инциденте.
настолько силен.
Она порхала от одного человека к другому, от одной кучки гостей к другой, и
ей казалось, что все их лица скрыты под масками, что все они явились сюда
как на парад, готовые в любой момент быть оцененными кем-то. Впрочем, ничто,