кокосовый половичок, да еще прибить его, и наконец достигли своими намеками
того, что фрау Цайдлер посмела вступить на новый, я бы даже сказал
девственный, половик, дошла по нему до кухни, налила нам кофе и разбила над
сковородой несколько яиц. Ели мы у меня в комнате, Цайдлериха удалилась, ей
пора было на работу, к Маннесману, дверь в комнату мы закрывать не стали,
жевали и несколько утомленно разглядывали плоды своих трудов -- бегущий нам
навстречу половик.
он, без сомнения, имел определенную ценность как предмет обмена? Оскар
слышит этот вполне законный вопрос и, забегая вперед, отвечает на него: на
этом половике я в следующую ночь впервые повстречал сестру Доротею.
колбасой. Клеппа я бросил в Старом городе. Он продолжал поиски гитариста. Я
хоть и отыскал замочную скважину на дверях цайдлеров-ской квартиры, ступив
на половик, отыскал и весь ко ридор, а в нем путь мимо темного матового
стекла к себе в комнату, там отыскал кровать, но, скинув сперва одежду, я
потом нигде не смог отыскать свою пижаму--я отдал ее Марии в стирку, -- зато
отыскал полоску длиной в семьдесят пять сантиметров, которую мы отрезали от
большого ковра, чтобы укоротить его, положил ее перед своей кроватью вместо
напольного коврика. Отыскал для себя место в постели, но даже и в постели не
отыскал покоя.
прокручивал в своей голове, потому что не мог заснуть. Сегодня, как мне
кажется, я нашел причину своей тогдашней бессонницы. Прежде чем лечь, я
постоял босыми ногами на моем новом прикроватном коврике, отрезанном от
большого кокосового половика. Кокосовые волокна взывали к моим босым
ступням, сквозь кожу они проникали в мою кровь, и даже когда я давно уже
лег, я все так же продолжал стоять на кокосовых волокнах, потому и не
приходила ко мне дремота, ибо нет ничего более возбуждающего, отгоняющего
сон, стимулирующего мысли, чем стояние босыми ногами на кокосовом половике.
еще не сомкнув глаз, -- на коврике и в постели одновременно, но тут я
услышал в коридоре звук одной двери -- и еще одной. Не иначе это Клепп
возвращается домой, правда без гитариста, но до краев заполненный кровяной
колбасой, подумал я, хоть и понимал, что никакой это не Клепп сперва открыл
одну дверь, а потом другую. Еще я подумал, что, раз уж ты без толку
валяешься в постели и ощущаешь кокосовые волокна на своих ступнях, тебе,
пожалуй, лучше бы вылезти из этой постели и встать обеими ногами -- не
мысленно, а реально -- на кокосовый коврик. Оскар так и сделал. И это
возымело свои последствия. Едва я встал обеими ногами на коврик, этот
обрезок в семьдесят пять сантиметров длиной напомнил мне сквозь ступни о
своем происхождении, о семи метрах и сорока трех сантиметрах половика в
коридоре. То ли потому, что я пожалел отрезанный кусок, то ли потому, что
услышал двери в коридоре и думал, будто вернулся Клепп, хотя про себя
понимал, что Клепп тут ни при чем, только Оскар нагнулся, взял -- поскольку,
ложась в постель, так и не отыскал своей пижамы -- за оба конца кокосовый
прикроватный коврик, растопырил ноги, чтобы не стоять ему больше на коврике,
а стоять на полу, протянул коврик между ногами -- кверху, держал семьдесят
пять сантиметров перед своим голым телом высотой в один метр двадцать один
сантиметр, -- словом, искусно прикрыл свою наготу, зато от ключиц и до колен
попал под воздействие кокосовых волокон. И это ощущение стало еще сильней,
когда Оскар в своем волокнистом одеянии вышел из темной комнаты в темный
коридор и ступил на большой кокосовый половик.
поспешных шагов, чтобы избавиться от его воздействия, чтобы спастись, и
устремился туда, где не было на полу никаких кокосовых волокон, устремился в
туалет.
там явно кто-то сидел. Короткий женский вскрик известил меня об этом. Да и
моя кокосовая шкура наткнулась на колени сидящего человека. А поскольку я не
проявил ни малейшего желания добровольно покинуть туалет -- ибо за моей
спиной грозно раскинулся кокосовый половик, -- сидящая там особа захотела
меня выжить.
который никоим образом не мог принадлежать фрау Цайдлер. И уже жалобно: --
Кто вы такой?
смягчить известную неловкость нашей встречи. Но угадывать сестра Доротея не
захотела, а поднялась, в темноте протянула ко мне руки, пыталась вытолкать
меня из туалета в коридор, но руки задрала слишком высоко, захватила пустоту
над моей головой, опустила руки пониже, но поймала не меня, а мой
волокнистый фартук, мою кокосовую шкуру, опять вскрикнула, -- почему это
женщины обязательно сразу кричат? -- с кем-то явно меня перепутала, начала
дрожать и зашептала: "О Боже, это дьявол!" -- что вызвало у меня короткий,
но отнюдь не злобный смешок. Она между тем восприняла это как дьявольское
хихиканье, мне же не понравилось слово "дьявол", и, когда она в очередной
раз, но уже довольно жалобно спросила: "Кто вы?" -- Оскар ответствовал:
суфлером:
ускользнуть, снова угодила в сатанинские волокна моего кокосового одеяния --
не иначе на ней была очень тонкая ночная рубашка, -- да и десять ее
пальчиков запутались в соблазнительных джунглях, что сделало ее слабой и
податливой. Разумеется, именно легкая слабость заставила сестру Доротею
поникнуть вперед. Кокосовой шкурой, которую я приподнял над своим телом, мне
удалось подхватить бессильно клонящуюся, после чего я смог достаточное время
продержать ее, чтобы принять сатанинское решение, позволил ей, слегка
поддаваясь, опуститься на колени, проследил, однако, чтобы ее колени
опустились не на холодные плиты в туалете, а на мой половик в коридоре, дал
ей потом соскользнуть на половик, головой к западу, то есть в сторону
Клепповой комнаты, и растянуться навзничь и во весь рост, а поскольку спина
у нее касалась кокосового половика по крайней мере на протяжении одного
метра шестидесяти сантиметров,
моем распоряжении было всего семьдесят пять сантиметров; я приставил свой
коврик прямо к ее подбородку, но от этого другой край слишком низко закрыл
ее бедра, стало быть, следовало его сдвинуть повыше сантиметров на десять,
закрыв ее рот, впрочем, нос у сестры Доротеи остался свободен, так что
дышать она могла безо всякого труда, она и сопела, причем довольно активно,
когда и Оскар в свою очередь улегся, улегся на свой бывший прикроватный
коврик, и стал раскачивать это многоволокнистое плетение, не ища, впрочем,
соприкосновения с те лом сестры Доротеи и предоставив для начала
воздействовать на нее кокосовым волокнам; он даже завел разговор с сестрой
Доротеей, которая все еще испытывала легкую слабость, лепетала: "О Боже, о
Боже!" -- и то и дело спрашивала у Оскара, как его звать и кто он такой,
вздрагивала между кокосовым половиком и кокосовым прикроватным ковриком,
когда я называл себя сатаной и совсем по-сатанински шипел и даже с помощью
ключевых слов сообщал, что обитаю в аду, а сам тем временем елозил на своем
коврике, заставляя его непрерывно двигаться, ибо кокосовые волокна
пробуждали в сестре Доротее те же чувства, которые много лет назад внушил
моей возлюбленной Марии тот знаменитый шипучий порошок, с одной только
разницей: порошок целиком и полностью и вполне успешно пробудил меня к
действию, тогда как на кокосовом коврике я испытал позорнейшее поражение.
Мне не удалось бросить якорь. То, что во времена шипучего порошка и
неоднократно после этого представало твердым и целеустремленным, теперь, под
знаком кокосовых волокон, уныло повесило голову, оставалось равнодушным и
жалким, не видело перед собой никакой цели, не откликалось ни на какие
призывы, ни на красноречиво-интеллектуальные уговоры с моей стороны, ни на
вздохи сестры Доротеи, которая шептала, стонала, повизгивала:
успокаивать.
сатанинским голосом, а сам не прерывал диалог с сатаной, который с самого
моего крещения обитал во мне -- и обитает по сей день, -- я рявкал на него:
"Не халтурь, сатана!" Я молил: "Избавь меня от позора!" Я подлизывался: "Ты
ведь совсем не таков, ну вспомни хотя бы Марию, или, того лучше, Греффову
вдову, или шуточки, которыми мы занимались с миниатюрной Розвитой Рагуной в
развеселом городе Париже!" Он же, брюзгливо и не боясь повторов,
ответствовал: "А мне неохота, Оскар!" Но когда сатане неохота, торжествует
добродетель. В конце концов когда-нибудь и сатане может быть неохота!
подобных речений, пока я, постепенно теряя силы, продолжал двигать ковровый
половик, терзал и растирал кожу бедной сестры Доротеи и наконец ответил на
ее страстное "Так приди же, сатана!" отчаянной и бессмысленной -- ибо ничем
не под крепленной -- атакой пониже кокосовых волокон, словом, надумал
попасть "в яблочко" из незаряженного пистолета. Она, вероятно, хотела
подсобить своему сатане, выпростала обе руки из-под кокосового ковра, хотела
обнять меня, да и обняла, ощутила под руками мой горб, мою по-человечески
теплую, а вовсе не шершавую кокосовую кожу, не обнаружила сатану, которого
призывала, не лепетала больше: "Так приди же, сатана!" -- а вместо того
прокашлялась и повторила прежний вопрос, хотя уже другим тоном:
Мацерат, что я ее сосед, что я люблю ее, сестру Доротею, нежно и страстно.
проклятиями отшвырнула меня на половик ударом кулака, тому Оскар печально,
но не без тихого удовлетворения поведает, что сестра Доротея лишь медленно,
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Доставалов Александр
Громыко Ольга
Шилова Юлия