речонку и, развернувшись в цепь, с автоматами на изготовку, стала
взбираться на бугор. Шли, не теряя осторожности, прочесывая кустарник.
Замерзшие бойцы видели: немцы сейчас подойдут, сейчас уничтожат.
гибель! И как только Заев гаркнул: "Вперед!", бойцы единым махом поднялись
в контратаку. Пожалуй, лишь в подобный критический момент, когда каждый
нерв кричит: сейчас, сию секунду все решится; будешь ли жить или
погибнете, - лишь в такой момент возможен этот страшный, внезапный бросок.
Или, вернее, туго сжатой пружины. Дернуть чеку - пружина вмиг
распрямляется. Когда будете писать, дайте резкими чертами не только
отдернутую чеку - приказ, но и главное - пружину.
равно что взрыв, пламя в лицо. Хоть ты и осторожен, все же будешь
ослеплен, ошеломлен. Немцы шарахнулись. "Воскресшая" рота, рванувшаяся к
мосту, расправилась с ними, заставала сломи голову бежать. Полегли,
пронзенные нашими пулями, и девять танкистов на мосту. Другие танки
открыли пальбу. Но наши бойцы уже вышли к речонке. Прикрываясь береговым
обрывом, они стали метать противотанковые гранаты и бутылки.
танка. Внутри бойцы обнаружили жареных кур, женское белье, туфли,
шерстяные отрезы, всякую всячину. Нам досталось и
семидесятипятимиллиметровое орудие с тягачом и со снарядами. Застряла в
кювете, была брошена и одна легковая машина с походной радиоаппаратурой.
Немцы успели напоследок подорвать мотор.
рота Заева заняла свою прежнюю позицию.
не уходил смех. Радость победы вторглась в комнату, преобразила ее. Серые
обои, прежде навевавшие мрачность, теперь, несмотря на сумерки, будто
засеребрились.
документов, сигареты, сласти, вино. Трофеями были завалены и стол, и
кровать, и подоконники, и угол комнаты. То и дело хлопала дверь. Входили
без разрешения связные, телефонисты, подчаски, бойцы хозяйственного
взвода, коноводы.
вмешиваясь. Счастье переполняло меня. Мое состояние понимали и разделяли
сотоварищи-воины, породнившиеся со мной в испытаниях. Толстунов
посматривал на меня с нежностью. Бозжанов обращался ко мне с детской
почтительностью. Теперь мне открылось, что означал внимательный, долгий
взгляд Тимошина. "Ты совершил подвиг!" - говорили его юные глаза.
командования, и радость командира. Даже слегка ломило грудь, счастье не
вмещалось в грудной клетке.
9. ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
уходить.
Толстуновым. Его шапка и шинель уже висели на гвозде. Отложной ворот
гимнастерки был по-домашнему расстегнут. Выпроваживая товарищей, Толстунов
со спокойной небрежностью пошучивал, улыбка то и дело прохаживалась по его
остроносому лицу, трогала тугие губы. Однако сейчас к нему возвращалась
серьезность.
от командования. Должен явиться в штаб дивизии. Хочу верить, что дело
кончится добром, знаю, что моя честь и моя жизнь спасены, но... Приказ
есть приказ. Кто знает, чего мне ждать от Звягина.
товарищ Момыш-Улы".
рад был бы знать, что ты принял батальон.
Тогда, что ни приключись, был бы спокоен.
искусство. Одной исполнительности недостаточно, чтобы командовать. Знать -
это еще не все. Надобно делать. Надобно сметь! Рахимов будет отличным
помощником тебе. Я попрошу, чтобы ты меня сменил. Генерал с моей просьбой
посчитается.
дверь, кликнул своих штабников. Они вошли.
лейтенант Рахимов. В батальоне остается и старший политрук Толстунов.
Уважайте его авторитет! Авторитет воина! Товарищ Рахимов, понятно?
Вы правы, товарищ комбат.
задетого самолюбия не мелькнуло в его черных глазах. Да, хорош у тебя.
Толстунов, начальник штаба. Эта моя мысленно произнесенная фраза кольнула
меня. Неужели и впрямь прощаюсь с батальоном?
ему: произошло что-то недоброе. Он встревоженно спросил:
перекусить.
и это, и третье, и четвертое, но я помешал ему насладиться хлебосольством:
анчоусы, омары.
Стоявший в сторонке коновод Синченко протянул фляжку:
бог, чтобы не последняя.
комбат, уже дал распоряжение.
мощных, испускающих мерные выхлопы трофейных мотоциклета с прицепными
колясками. Один был вверен сорвиголове, неоднократному в мирные времена
участнику гонок, лейтенанту Шакоеву, командиру взвода истребителей танков.
Уроженец Кавказа, хранитель взлелеянного там церемониала, каким
сопровождается поездка в гости, знаток по части подарков и отдариваний, он
заполнил коляску отборными трофеями. Там уместились и чемоданы с бумагами,
и лучшее оружие, и фотоаппараты, и, разумеется, редкостные вина.
машины, подтянутый, строгий Курбатов. Тут прицепную коляску занял
плененный капитан. В сумерках, рассеиваемых отсветами снега, его
разглядывали бойцы. Бинт чистейшей белизны, очевидно только что положенный
в санвзводе, прикрывал один глаз. Другой глаз никого не удостаивал
вниманием, глядел лишь напрямик. На бритом, словно окаменевшем лице
темнели царапины, густо смазанные йодом. Полоска пластыря пролегла на
тяжелом подбородке. Шинель с капитанскими погонами оставалась
полурасстегнутой, на ней не хватало двух или трех пуговиц. Капитану была
уже возвращена потерянная в бегстве фуражка. Ее торчащая высокая тулья,
широкий блестящий козырек как бы подчеркивали, что пленный не согнут,
сохранил непреклонность, надменность. Несомненно страдающий от боли,
потрясенный, он держался так, будто хотел сказать: "Я схвачен, обезоружен,
но моральное превосходство моей нации победителей, расы господ - вы не
сможете у меня отнять". Позади устроился не покидавший своего пленника
Строжкин. Съехавшая набекрень ушанка открывала белобрысое темя; тонкая в
запястье рука держала винтовку; за поясом торчал парабеллум.
раскаты поутихали. Но в разных местах еще продолжалась перебранка орудий,
подчас вдруг ожесточавшаяся; не кончился боевой день. По шоссе шли со
Каргалов Вадим
Максимов Альберт
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Контровский Владимир