Чтение 114–й страницы книги ~Педагогическая поэма~

искренней радостью.

- Как едете?

- Как на ярмарку, - сказал Лапоть. - Молодец только хулиганит: всю ночь
колотил по вагону. Там от ваогона только стойки остались. Долго тут будем
стоять? Я приказал всем быть наготове. Если что, будем стоять, - умыться ж
надо и вообще...

- Иди, узнавай.

Лапоть побежал на станцию, а я поспешил к поезду. В поезде было сорок
пять вагонов. Из широко раздвинутых дверей и верхних люков смотрели на
меня прекрасные лица горьковцев, смеялись, кричали, размахивали
тюбетейками. Из ближайшего люка вылез до пояса Гуд, умиленно моргал
глазами и бубнил:

- Антон Семенович, отец родной, хиба ж так полагается? Так же не
полагается. Разве это закон? Это ж не закон.

- Здравствуй, Гуд, на кого ты жалуешься?

- На этого чертового Лаптя. Сказал, понимаете: кто из вагона вылезет до
сигнала, голову оторву. Скорийше принимайте команду, а то Лапоть нас уже
замучил. Разве Лапоть может быть начальником? Правда ж, не может?

За моей спиной стоит уже Лапоть и охотно продолжает в гамме Гуда:

- А попробуй вылезти из вагона до сигнала! Ну, попробуй! Думаешь, мне
приятно с такими шмаровозами возиться? Ну, вылазь!

Гуд продолжал умильно:

- Ты думаешь, мне очень нужно вылазить? Мне и здесь хоррошо. Это я
принципиально.

- То-то! - сказал Лапоть. - Ну, давай сюда Синенького!

Через минуту из-за плеча Гуда выглянуло хорошенькое детское личико
Синенького, недоуменно замигало заспанными глазенками и растянуло упругий
яркий ротик:

- Антон Семенович...

- "Здравствуй" скажи, дурень! Чи ты не понимаешь? - зажурил Гуд.

Гл Синенький всматривается в меня, краснеет и гудит растерянно.

- Антон Семенович... ну, а это что ж?.. Антон Семенович... смотри ты!..

Он затер кулачками глаза и вдруг по-настоящему обиделся на Гуда:

- Ты ж говорил: разбужу! Ты ж говорил... У, какой Гудище, а еще
командир! Сам встал, смотри ты... Уже Куряж? Да? Уже Куряж?

Лапоть засмеялся:

- Какой там Куряж! Это Люботин! Просыпайся скорее, довольно тебе!
Сигнал давай!

Синенький молниеносно посерьезнел и проснулся:

- Сигнал? Есть!

Он уже в полном сознании улыбнулся мне и сказал ласково:

- Здравствуйте, Антон Семенович! - и полез на какую-то полку за
сигналкой.

Через две секунды он выставил сигналку наружу, подарил меня еще одной
чудесной улыбкой, вытер губы голой рукой и придавил их в непередаваемо
грациозном напряжении к мундштуку трубы. По станции покатился наш старый
сигнал побудки.

Из вагонов попрыгали колонисты, и я занялся бесконечным рукопожатием.
Лапоть уже сидел на вагонной крыше и возмущенно гримасничал по нашему
адресу:

- Вы чего сюда приехали? Вы будуте здесь нежничать? А когда вы будете
умываться и убирать в вагонах? Или, может, вы думаете: сдадим вагоны
грязными, черт с ними? Так имейте в виду, пощады не будет. И трусики
надевайте новые. Где дежурный командир? А?

Таранец выглянул с соседней тормозной площадки. На его теле только
сморщенные, полинявшие трусики, а на голой руке новенькая красная повязка.

- Я тут.

- Порядка не вижу! - заорал Лапоть. - Вода где, знаешь? Сколько стоять
будет, знаешь? Завтрак раздавать, знаешь? Ну, говори!

Таранец взлез к Лаптю на крышу и, загибая пальцы на руках, ответил, что
стоять будем сорок минут, умываться можно возле той башни, а завтрак у
Федоренко уже приготовлен и когда угодно можно начинать.

- Чулы? - спросил у колонистов Лапоть. - А если чулы, так какого ангела
гав (ворона) ловите?

Загоревшие ноги колонистов замеклькали на всех люботинских путях. По
вагонам заскребли вениками, и четвертый "У" сводный заходил перед вагонами
с ведрами, собирая сор.

Из последнего вагона Вершнев и Осадчий вынесли на руках еще не
проснувшегося Коваля и старательно приделывали его посидеть на сигнальном
столбике.

- Воны ше не проснулысь, - сказал Лапоть, присев перед Ковалем на
корточках.

Коваль свалился со столбика.

- Теперь воны вже проснулысь, - отметил это событие Лапоть.

- Как ты мне надоел, Рыжий! - сказал серьезно Коваль и пояснил мне,
подавая руку: - Чи есть на этого человека какой-нибудь угомон, чи нету?
Всю ночь по крышам, то на паровозе, то ему померещилось, что свиньи
показались. Если я чего уморился за это время% то хиба от Лаптя. Где тут
умываться?

- А мы знаем, - сказал Осадчий. - Берем, Колька!

Они потащили Коваля к башне, а Лапоть сказал:

- А он еще недоволен... А знаете, Антон Семенович, Коваль, мабудь, за
эту неделю первую ночь спал.

Через полчаса в вагонах было убрано, и колонисты в блестящих
темно-синих трусиках и белых сорочках уселись завтракать. Меня втащили в
штабной вагон и заставили есть "Марию Ивановну".

Снизу, с путей, кто-то сказал громко:

- Лапоть, начальник станции обьявил - через каких-нибудь пять минут
поедем.

Я выглянул на знакомый голос. Грандиозные очи Марка Шейнгауза смотрели
на меня серьезно, и по ним ходили прежние темные волны страсти.

- Марк, здравствуй! Как это я тебя не видел?

- А я был на карауле у знамени, - строго сказал Марк.

- Как тебе живется? Ты теперь доволен своим характером?

Я спрыгнул вниз. Марк поддержал меня и, пользуясь случаем, зашептал
напряженно:

- Я еще не очень доволен своим характером, Антон Семенович. Не очень
доволен, хочу вам сказать правду.

- Ну?

- Вы понимаете: они едут, так они песни поют, и ничего. А я все думаю и
думаю и не могу песни с ними петь. Разве это характер?#27

- О чем ты думаешь?

- Почему они не боятся, а я боюсь...

- За себя боишься?

- Нет, зачем мне бояться за себя? За себя я ничуть не боюсь, а я боюсь
и за вас, и за всех, я вообще боюсь. У них была хорошая жизнь, а теперь,
наверное, будет плохо, и кто его знает, чем это кончится?

- Зато они идут на борьбу. Это, Марк, большое счастье, когда можно идти
на борьбу за лучшую жизнь.

- Так я же вам говорю: они счастливые люди, потому они и песни поют. А
почему я не могу петь, а все думаю?

Над самым моим ухом Синенький оглушительно заиграл сигнал общего
сбора.

- "Сигнал атаки", - сообразил я и вместе со всеми поспешил к вагону.
Взбираясь в вагон, я видел, как свободно, выбрасывая голые пятки, подбежал
к своему ваону Марк, и подумал: сегодня этот юноша узнает, что такое
победа или поражение. Тогда он станет большевиком.

Паровоз засвистел. Лапоть заорал на какого-то опоздавшего. Поезд
тронулся.

Через сорок минут он медленно втянулся на Рыжовскую станцию и
остановился на третьем пути. На перроне стояли Екатерина Григорьевна,
Лидочка и Гуляева, и у них дрожали лица от радости.

Ковальпо дошел ко мне:

- Чего будем волынить? Разгружаться?

Он побежал к начальнику. Выяснилось, что поезд для разгрузки нужно
подавать на первый путь, к "рамке", но подать нечем. Поездной паровоз ушел
в Харьков, а теперь нужно вызвать откуда-то специальный маневро-
вый паровоз. На станцию Рыжов никогда таких составов не приходило, и
своего маневрового паровоза не было.

Это извести приняли сначала спокойно. Но прошло полчаса, потом час, нам
надоело томиться возле вагонов. Беспокоил нас и Молодец, который, чем выше
поднималось солнце, тем больше бесчинствовал в вагоне. Он успел еще ночью
разнести вздребезги всю вагонную обшивку и теперь добивал остальное. Возле
его вагона уже ходили какие-то чины и в замасленных книжках что-то
подсчитывали. Начальник станции летал по путям, как на ристалищах#28, и
требовал, чтобы хлопцы не выходили из вагонов и не ходили по путям, по
которым то и дело пробегали пассажирские, дачные, товарные поезда.

- Да когда же будет паровоз? - пристал к нему Таранец.

- Я не больше знаю, чем вы! - почему-то озлился начальник. - Может
быть, завтра будет.

- Завтра? О! Так я тогда больше знаю...

- Чего больше? Чего больше?

- Больше знаю, чем вы.

- Как это вы знаете больше, чем я?

- А так: если нет паровоза, мы сами перекатим поезд на первый путь.

Начальник махнул рукой на Таранца и убежал. Тогда Таранец пристал ко
мне:

- Перекатим, Антон Семенович, вот увидите. Я знаю. Вагоны легко