первый - вы. Будем при дворе...
и извиваний. Совсем не тем завоевывается подлинный авторитет. А - знать
каждого офицера по имени и помнить, где он и в чем отличен. Знать многих
солдат, служащих не по первому году. Особенно солдат ударных частей. У
командиров полков и капитанов кораблей помнить дни рождений и именин их
самих, их жен, детей, родителей. Шагать под ранцем не обязательно и
скакать под пулями тоже - но в походе есть из одного котла и мокнуть под
одним дождем. И знать для себя, что это не показное... Адъютанты
расскажут, что ты спишь по два часа в сутки, иногда сидя, уронив голову на
карту, и сам ползаешь по оврагам, проводя рекогносцировку. Никто рядом не
выдерживает долго такого темпа... почти никто. И расскажут еще, что ты
читаешь страницу за секунду и запоминаешь все дословно, а на карту тебе
нужно взглянуть только раз и больше к ней не возвращаться...
не сразу, но примерно через год Глеб ощутил какой-то прилив душевных сил и
что-то еще, чего тогда не понял, не сумел назвать. Понемногу уменьшалась
нужда в сне; просветлела память; усталость, вечный спутник, куда-то
пропала... Он будто сбросил немалый привычный груз - с мыслей, с памяти, с
души. То, что раньше каким-то способом тянул, высасывал из него Черный
Великан, теперь оставалось и приумножалось.
Билли. По спинам было видно: дядька рассказывает, мальчик слушает, раскрыв
рот.
играли в расшибалочку.
видишь? Я побуду здесь - за тебя...
Дэнни. Дэнни был без сознания, исходя жаром. Рана его, совершенно
пустяковая, не могла привести к такому. Он сам, на своих ногах, пришел на
корабль... Может быть, яд? Или что-то, подобное яду?
- не от удара, а от жуткого ее воя, когда она, раскинув руки и выставив
ладони, начала вдруг свое кружение, и первый встал и бросился снова, не
стреляя, потому что позади нее, вжавшись в угол, сидел Билли - и голова
ведьмы вдруг взорвалась, как кровавый пузырь, но и обезглавленная, она
продолжала кружиться, пули вырывали клочья из ее тела... тогда Дэнни и
зацепили - свои же, сзади, в мышцу между плечом и шеей...
раз уже...
зажала железная ладонь. Лицо ее, и без того темное, стало почти черным -
особенно губы и круги вокруг глаз.
неловко: в конце концов, он уже большой. А тут - даже в корабельную
уборную со смешным названием "гальюн" она его провожала и ждала, приложив
руки к двери. А когда она сама отходила ненадолго, рядом оказывался дядя
Игнат. Вот с ним было по-настоящему интересно...
удочкой в руках. Поплавок, похожий на полосатый мячик, лениво
переваливался с боку на бок. Потом он вдруг напрягся, пустил кружок по
воде - и провалился вниз, будто его и не было.
свистом леска режет воду.
Сейчас прыгнет!
изгибаясь, раскинув длинные плавники-крылья, необыкновенно красивая и
сильная рыба, перевернулась и рухнула, взметнув косой фонтан. Матрос
накручивал мотовило, подтягивая ее к себе. Поднесли треугольный сачок на
длиннющем шесте. Рыба долго не шла в него...
вздрагивая. - Я не хочу видеть, как ее зарубят.
корму...
Казалось, за горизонтом идут в плотном строю три-четыре парохода...
не страшная тишина, окутавшая корабль, его бы просто не было слышно.
уходи, я сказал глупость. Мне очень трудно сейчас...
каменным.
штучки... может быть, ты слышала о них.
свои умения. Блистательное исключение - их высшие. Те умеют перекладывать
расплату на головы паствы.
предательств... ради чего? Ведь в конечном итоге - пустота... - он
замолчал. Лицо его померкло. - Я так долго и много размышлял категориями:
народ... страна... уцелеть... победить... - они затерлись, понимаешь? Что
мне народ? Большая толпа... А - страна, власть, благо? Такая битая
условность, такой иероглиф... Но ведь меня никто не спрашивает, что я
думаю обо всем этом, да и сам себя я не спрашиваю...
наоборот... чем ближе я к тебе, тем все безнадежнее и безнадежнее...
есть. Поверь: мне наплевать на корону, на долг, на судьбу. На честь. Лишь
бы быть с тобой, просыпаться возле тебя... И - смешно - это так просто
сделать. И - так невозможно, что...
было почему-то самое страшное.
как слова обжигают губы.
ключик, я знаю... Хуже - другое. Понимаешь... - он вдруг усмехнулся
какой-то жалкой и отчаянной усмешкой, - меня ведь нельзя любить. Помнишь,
какая была Олив? А я... отлепился от нее... успел - почти вовремя. Потому
что, когда тебя любят, хочешь поделиться тем, что у тебя есть... а этого
нельзя. И - иначе нельзя. Вот и все. Тебя хватит на полгода, не больше, -
закончил он неожиданно жестко и отстранился.