заблаговременно подготовиться.
ведь та помощь нашим врагам, которую народ на референдуме отвергнет.
- Уверен и в другом - вы не возвратите уже отобранное из складов
продовольствие. Вы конфискуете его для нужд вашей войны, или в счет
репараций, или в долг с оплатой после войны - удобную формулировку
найдете. Разве не будет выгодным для министра Бара без хлопот получить то,
что в противном случае надо добывать лишь оружием? Вы стараетесь не
насильничать в моей стране - и вот, без насилия, без террора, само плывет
в руки добро - не просто выгода, удача! Разве не так?
от того, что собранное вашими гражданами добро попадет не коринам и
клурам, а в наши руки?
Латания пойдет за своим лидером, как она шла за ним раньше. А если этого
не случится, что ж... Останется утешение, что в трудный момент нашей
истории мы не изменили страдающим друзьям, не спрятали скаредно и трусливо
собственную пищу, куски изо рта своих детей!.. Генерал, что может быть
выше такого утешения? И если я хоть чем-то смогу...
голосом Гамова, он повторял по-своему те же слова. Реальный политик снова
превращался в фантаста. И не было защиты от высоких слов, они опутывали
мозг паутиной. От ругани, от угроз, от любой хулы есть действенная защита,
от доброго чувства, от самопожертвования - нет! Это хорошо знал Гамов,
этим он подчинял людей, подчинил и этого, одного из самых злых врагов. Но
мной командовала ответственность перед государством. Я не был сражен
неистовством фантастической доброты.
свободу. Вы возвращаетесь в Нордаг, готовите референдум, заблаговременно
собираете продовольствие. Но предупреждаю вас, президент Нордага, - я
повысил голос, - что в тот день, когда мой народ скажет "нет", именно в
этот день я прикажу конфисковать всё собранное вами добро!
хотел что-то выговорить, но не смог - только протянул руку. Я холодно
пожал ее и вызвал охрану. Путрамента увели на свободу.
тронул меня. Я сам взволновался и хоть плакать, как он, не собирался, зато
выругал и себя и его - на это причины имелись. Нет, я не раскаивался,
только сердился, что совершил важный политический акт, не обдумав
хорошенько последствий. Потом я спросил себя - а как отнесется к моему
самоуправству Гамов? И засмеялся, ибо сам Гамов поступил бы так же,
произойди этот разговор с ним, а не со мной. Даже сопротивляясь ему в иных
начинаниях, почти во всех остальных я шел по его тропе. Это меня несколько
успокоило.
включил стерео - не случилось ли чего интересного за рубежом? Стерео
передавало беседу с Семеном Сербиным. И говорил он не из обширного зала
стереоцентра, а из своей маленькой комнатки, где его поселил Гамов, одной
из трех комнат квартиры, боковушки с ходом через гостиную, если можно
назвать гостиной ту первую комнатку, смежную с его спальней, где Гамов
иногда принимал близких помощников. Нормальную стереоаппаратуру в комнатке
Сербина не разместить, Омар Исиро, очевидно, применил микрокамеры,
приспособленные для таких крохотных помещений.
полковнику было худо, все метался на кровати, стонал, как дитя, а глаз ни
разу не открыл. Две сестры, доктор возле, я в сторонке. А под вечер открыл
глаза, посмотрел, потом мне: "Сеня, ты?" Отвечаю: "Я, кто же еще?" Он даже
взволновался: "Что сказали на референдуме? Не скрывай!" Сестры
засуетились, не знают как быть, ему надо лежать, а он вроде бы даже встает
от неспокойства. Я легонько взбил подушку, чтоб удобней, положил его
правым боком, лицом на меня. "Какой референдум, полковник, до референдума
полная неделя". Сестра, Сонечка, как зашипит на меня: "Что вы делаете,
больному надо лежать на спине!" Да ведь я лучше знаю, как ему удобней, он
спит всегда на левом боку. И он улыбнулся на ее шипенье и подмигнул, так,
чуть-чуть, может, она и не поняла, а я все разобрал: "Ничего, пусть как
Семен положил". Слабый он, глаза снова закрыл, не говорит, только через
минуту-другую все стонет - тихонечко так, еле-еле. И не ел еще ничего, и
не пил, в туалет не просился... Сонечка опять на меня: "Это оттого он без
сознания, что кладете по-своему, а не по науке". Я повернул его на спину,
пусть по науке, пока без сознания, а там воротимся к здоровому спанью.
Сейчас вроде успокоился, не стонет, дышит спокойно. Соню сменила Матильда,
эта постарше, поспокойней, да и я вышел по нужде, невтерпеж стало. А
теперь до утра - до свиданья. Пойду к полковнику, подежурю там, все же
спокойней, когда рядом...
Сербина. Но это не могло быть самоуправством какого-то
недисциплинированного оператора, Омар Исиро не позволял своим людям
распускаться. Я позвонил ему, он уже спал, спросили - будить ли? Дело было
не к спеху, я тоже улегся.
снова возник Сербин. На этот раз он разглагольствовал покороче - Гамов не
спал, Сербин не хотел долго отсутствовать. А сообщил он лишь то, что было
доступно его взгляду и пониманию - сколько раз Гамов ворочался, как
открывал и закрывал глаза, как стонал, как захотел пить и как,
застеснявшись пожилой Матильды, попросил Семена провести его в туалет, в
туалете все прошло нормально, а от завтрака полковник снова отказался...
Чудовищная же отсебятина! Выпустили на экран этого болвана! Гамов держит
его возле себя, но это еще не резон, чтобы малограмотный солдат докладывал
миру о состоянии диктатора! Есть врачи, каждый день консилиум, дважды в
день сводки здоровья - грамотные, правдивые сводки, только они дают
истинную картину болезни. А что нес этот олух? Как Гамов стонет, как
поворачивается в постели, как кашляет, как чешется, как ведет себя в
туалете!.. Противно слушать! Прошу вас больше не выпускать Сербина на
экран.
он, впрочем, с обычной своей вежливостью. - Зрители требуют именно таких
передач - масса писем и звонков... Ведь всем известно, что Сербин не
просто охранник диктатора, а человек, постоянно находящийся рядом с ним.
единогласно запретит выпускать Сербина - подчинитесь?
слушают его рассказы. Вечером он появится между семью и восемью, это
время, когда врачи стараются обеспечить Гамову короткий сон. Может быть, у
вас изменится мнение.
болезни Гамова, начнется в два часа дня.
стереовизор. И сразу понял, что за рубежом разразилась буря. Мы и раньше
были избалованы вниманием врагов и нейтралов: и перемены в обществе, и
события Священного Террора, и речи Гамова к народу, и, естественно,
военные действия - все подробно излагалось, все шумно комментировалось,
все вызывало споры на улицах. Когда Штупа энергично нагнетал в Клуре и
Корине жару и сухость, весь мир только об этом и говорил - и впервые нас
не проклинали и не осуждали, - о том, каким бедствием может обернуться
спасение детей, никто и не думал - единственно важное было спасти их. Но
то, что показал нам Омар Исиро сегодня, стократно превосходило все, что мы
знали. Я увидел тысячные толпы на площадях перед огромными стереовизорами,
снова увидел зал правительственных заседаний, Гамова, запутавшегося в
своей речи, шатающегося и падающего. И на крик, вырвавшийся в зале из
груди всех, толпы на площадях, показанных нам, отвечали таким же криком,
может быть, более хаотичным, нестройным, но таким же единым голосом. И еще
Исиро нам показал страницы зарубежных газет, все они были заполнены
известиями из Адана, на всех полосах трактовалась только одна тема -
серьезен ли план помощи Гамова, серьезна ли его болезнь, есть ли шанс, что
Латания осуществит на практике то, чего требовал от своего народа
диктатор.
правителем этой страны Арманом Плиссом. Генерал важно развалился в кресле,
огромная его вислоухая голова покачивалась на тонкой шее, длинные широкие
погоны выступали за края узких плеч. Генерал презрительным выражением лица
показывал, что полагает сущим вздором все, о чем его спрашивает
корреспондент. А тот, маленький, кругленький, розовощекий, настойчиво
допытывался ответов, явно нежеланных генералу.
голодающему населению?
помощи.
Сертаков Виталий
Эриксон Стивен
Русанов Владислав
Шидловский Дмитрий
Перумов Ник