которые почти неведомо было, от кого и получать теперь...
Хидырь тотчас вручил ярлык на великое княжение тому же Дмитрию
Константинычу Суздальскому. Но тут же пожаловал и ростовского князя
Константина на весь Ростов, разом перечеркнувши старинную куплю Калиты. И
князю Дмитрию Борисовичу воротил Галич, казалось бы, прочно отобранный у
него московитами. Так что и суздальский князь получил великое княжение
урезанным до его прежних размеров.
держать по-прежнему в узде. Токмо единого не понимал он, что не узда
держит в повиновении народы, а сами они хотят или не хотят быть рабами
власти, тем более - власти чужой. И что на Руси нарождаются новые силы,
коим уже скоро не по норову станет ордынская узда, этого тоже не знал, не
ведал захвативший Сарай Шейбанид.
Константинович торжественно въезжал во Владимир. Над кручею Клязьмы, над
полями тек высокий колокольный звон.
расцвело, и травы поднялись в рост, и волнами ходит ветер по зеленым
хлебам, но еще не коснулись ни того ни другого горбуша и серп и не
проглянет пыльной усталости, ни редкого желтого листа в широко-шумных
кущах дубрав, а все еще молодо, свежо и полно зеленого блеска, как жизнь,
только-только вступающая в пору возмужания своего.
всех похож на отца. Андрей недаром уступил ему первенство и великий стол
владимирский. И дело было не только в том, что на Андрея, сына гречанки,
якобы косились суздальские бояре. Сам Андрей передал Дмитрию Степана
Александровича и иных многих бояр и всегда поддерживал брата. Но Андрей
чуял, что ему не в подъем борьба за вышнюю власть на Руси. Борис, младший,
был и упрям, и жаден, но не хватало в нем широты братней - того, что
подвигло Дмитрия Константиныча, получивши ярлык у Навруса, не настаивать
на возвращении ярлыков обиженным Калитою князьям (и потому пролегла чуть
заметная трещинка меж ним и сторонниками отца). Но теперь был удоволен и
Константин Ростовский, добившийся наконец возвращения своей вотчины, и
Дмитрий Борисович Галицкий (хотя и Владимир Андреич, юный московский
княжич, имел по роду права на галицкий стол, но... и тем паче!).
ярлыками, выданными законным владельцам, происходит умаление власти
великокняжеской, что в споре с Москвой он толкает страну назад, ко времени
уделов, едва зависимых от великого князя владимирского... И все-таки была
радость! Воплощение отцовой мечты, его долгих усилий по заселению
Поволжья, строительству городов... И Дионисий будет призывать его теперь и
тотчас сбросить ордынское иго. Рано! Где как не у хана Хидыря сумел он
получить бесспорную власть над Владимиром? Власть, которую можно купить и
не надобно завоевывать в долгой разорительной борьбе, - она стоит
ордынского выхода! Тем паче что со времени последнего <числа> людей в
княжестве прибавилось втрое, а дань идет прежняя. Можно и заплатить!
ловит взоры - скорее любопытные, чем радостные. Колокола бьют и бьют
торжественным красным звоном, но эти лица не дают ошибиться князю.
Владимир принимает его потому, что так порешил хан, но будет ли
поддерживать в ратном споре с Москвою? Неведомо.
глядельщиков по сторонам.
пекут, захлопотанные слуги то и дело выскакивают за ворота.
Стража в начищенных шеломах и бронях - от зерцал колонтарей скачут веселые
ослепительные зайцы, подрагивают, сверкая, широкие лезвия рогатин -
становится по сторонам дорожки.
переставляя долгие сухие ноги в мягких, с загнутыми носами, зеленых
тимовых сапогах. Подняв голову, выставив бороду вперед, подымается на
крыльцо. Как встретит его и встретит ли митрополит Алексий?
губами к руке московита. Глядит в темно-прозрачные строгие глаза Алексия.
Будь он византийским василевсом, в его силах было бы сместить Алексия с
кафедры, заменить... Кем? Романом? Или лучше Дионисием? Но он не василевс
и не имеет права без согласия Константинополя менять духовную власть на
Руси.
новогородского архиепископа (новогородские слы только-только покинули
Владимир), слегка склоняет голову. Он почти бесстрастен, вежлив и прям. Он
пришел приветствовать и благословить нового великого князя, как и надлежит
митрополиту всея Руси. (Будь Ольгерд христианином, он и его обязан был бы
благословлять при таковой встрече.)
Потом Дмитрий Константиныч в свой черед склоняет чело. Через час в
Успенском соборе Алексий будет венчать суздальского князя на стол великих
князей владимирских. И будет торжествен чин, и клир будет сиять золотом
парчовых одежд, и хор греметь достойно, вознося хвалу новому владыке
русской земли. И после венчания Алексий посетит княжеский пир и будет
благостен и прилеп, так что даже Дмитрий Константиныч несколько смягчит
нелюбие свое к московскому митрополиту...
Руси. И так минет день до позднего вечера. Но уже к ночи в покои Алексия
на владычном дворе проводят пыльного монашка в грубой дорожной рясе,
проводят кухонными дверьми, минуя любопытствующую владимирскую обслугу. В
темных сенях его принимает молчаливый придверник и ведет к лестнице, на
верху которой монашка ожидает Станята. Гостю дают в укромной горнице
торопливо поесть с дороги, и затем тот же Станята влечет его далее, в
покои митрополита - нет, уже не митрополита владимирского и всея Руси в
этот час, а местоблюстителя московского стола, кровно заинтересованного в
том, чтобы его стол, его княжество, дело его покойных князей не погибли в
пременах земного коловращения.
(и не от дневной усталости, от другого). И отревоженный взгляд владыки
вперяет с настойчивой страстностью в невидное, в мелких морщинках лицо
монашка.
творится сейчас, не должен слышать никто. Монашек зовет хана Хызра,
поиначивая по-русски, царь Кыдырь, Авдула называет Авдулем, покойного
Джанибека - Чанибеком, но дело свое знает отменно, так, как никто другой.
Алексию становит внятно в конце концов, что Хидырь не так уж прочен на
троне и мочно <пособить> ему трон этот поскорее потерять, что у него
нелады со старшим сыном и с внучатым племянником Мурутом, что Мамай таит
свои особые замыслы и теперь уже стал много сильнее других темников, что
объявился уже третий самозваный сын Джанибеков, не то Бердибеков -
Кильдибек, не менее кровожадный и жестокий, чем двое предыдущих, что
неспокойно в Булгарах, что замышляет новый переворот хан Тагай, что
ожидается по всем приметам суровая зима и, значит, возможен джут и голод в
степи и что всем решительно дерущимся ханам и бекам необходимо русское
серебро для подкрепления власти своей и домогательств власти.
купцам в Сарае и Бездеже, по которым возможно получить серебро для подкупа
ордынских беков, и, накрыв голову и лицо широкой накидкою, удаляется в
ночь.
про Леонтия.
Цареграду грецкому!
кадушками!
Выговаривает погодя:
обещал крестному, что возьму его грехи на плеча своя! Поди! Кликни мне
служку со сеней!
горечь вышней власти.
Воротившие наконец свои ярлыки Константин Ростовский и Дмитрий Галицкий
никак не могли собрать потребного серебра, ибо долгие годы взимание даней
находилось в руках московитов. И когда вирники, мытники, данщики, делюи
московского князя отъехали, всяк купец, и ремесленник, и смерд, вздохнувши
в веселии сердца, помыслил, что при родимом-то князе и платить возможно
помене прежнего, а то и не платить совсем. А когда прояснело, что платить
надобно не менее прежнего, и молвь, и брань, и котора восстали неподобные,
и, как ни бились княжеские бояре, полного ордынского выхода собрать не
могли никак.
не было на Руси! Новгородские ушкуйники вместе с нижегородскими молодцами,