Чтение 114–й страницы книги ~Слово и дело~

В один из дней Манштейн покинул дом фельдмаршала Миниха, где отдежурил
сутки, как адъютант его, и отправился к себе. Был тихий'теплый вечер в Петер-
бурге, начинались белые ночи, можно уже не зажигать свечей... Дома Манштейн
отцепил шпагу, бросил ее в угол; натужась, стаскивал с ног скрипящие ботфор-
ты.

Легкая тень человека в черной одежде возникла у окна.

- Кто здесь? - вскрикнул Манштейн, потянувшись к шпаге.

Человек придвинулся ближе - тихий, как привидение.

- Вы очень забывчивы, сударь, - сказал он Манштейну с упреком. - Потсдам
ждет от вас шпионских донесений.

- Назовитесь мне!

- Не обязательно. Меня прислал король, который, будучи еще кронпринцем,
направил вас сюда, в Россию, чтобы вы стали шпионом прусским. Все эти годы мы
следили за вашими успехами. Что ж, вы достигли многого на русской службе. Вас
знают при дворе, вы награждены, обласканы от Миниха. Но... королю нужны све-
дения о России... немедленно!

Манштейн застыл с ботфортом в руке.

- Я думал, - он сказал, - что сейчас, когда столь близок к смерти импера-
тор венский, вниманье молодого короля Пруссии устремлено к Силезии, чтобы де-
лить "Австрийское наследство".

- Россия также привлекает вниманье молодого короля. Итак, беритесь за пе-
ро. Передавать донесения вы станете барону Мардефельду, который найдет способ
переправить их в Берлин...

Мардефельд сообщал Фридриху II о деле Волынского в России. Он утверждал,
что могущество Бирона мнимое: оно держится лишь на тонкой волосинке жизни и
здоровья императрицы, "которая не оставит его никогда, так как связана с ним
самыми сильными клятвами...". Молодой король отвечал послу в Петербург:

"И тем не менее, лишь один умный и деловой

человек, который бы сумел воспользоваться расположе-

нием умов в России, мог бы произвести неожиданную

революцию..."

Такой человек уже был, и он работал...

Боясь перлюстрации, маркиз Шетарди лишь вскользь упомянул в депешах о деле
Волынского; сознательно пропускал в своих письмах имя Елизаветы, чтобы не вы-
зывать лишних подозрений. Зато посол Франции выказывал немалое презрение к
знати вельможной.

"Знатные лишь по имени, - сообщал он кардиналу

Флери,-в действительности же они рабы, и так

свыклись с рабством, что большая часть их уже не

ощущает своего низкого положения..."

Затрещали блоки, и Волынского подтянули выше. Так высоко еще не висел он.
По обнаженному телу скользил обильно нехороший пот, едучий пот страдания...

- Дочь уберите от меня! - просил он. - На что ребенку, дитяти моему, ужа-
сы звериные показываете?

Внизу, под ним, истязали дочь его старшую.

- Все сказал! - кричал Волынский. - Да, я был опасен для государыни! Да,
замышлял убийство сволочей наезжих... Чего еще знать от меня хотите? Нет, не
желал на троне сидеть...

Ванька Неплюев мытарил под ним Аннушку Волынскую:

- Говори, подлая, какие ты отцовы бумаги жгла?

- Не знаю... ой, дяденька, больно мне!

Раздался грохот. В блоках старых прогорели тросы, которые суставы растяги-
вали. С высоты дыбы рухнул Волынский в черную пропасть застенка. Полетели
прочь с лавки инструменты пытошные, все в крови и ржавчине... И палачи увиде-
ли, что рука Волынского выбита из предплечья. Искалечен он!

Артемий Петрович очнулся и увидел, что дочку увели.

- Кто же так пытает? - простонал он, обратясь к Ушакову. - Ты же мне руку
поломал... правую!!! Ломай теперь и левую, кат. Чем я тебе протоколы подписы-
вать стану?

Более он ничего не подписал. Вешать его на одной руке было нельзя, но Уша-
ков и тут извернулся.

- Ноги-то целы, - сказал. - Вешай за ноги!

Опять завизжали старые блоки, вздымая его на дыбу. Вниз головой повис Во-
лынский над смрадом пытошным...

- Выползок из гузна Остерманова, - шипел он сверху на Неплюева, - мне от-
сель плевать в тебя очень удобно...

Страшная матерная брань лилась с высоты. Иван Неплюев выстоял под ней, как
под ливнем грязной блевотины. Он очень надеялся на повышение по службе... По-
лучит его "усердник"!

...Палачи вырезали мясо из-под ногтей Волынского.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Пройдет много лет, и станут писать о ней историки: "Имя у княгини Долгору-
кой сделалось известным во всех европейских литературах; ея удивительная
судьба, переносившая женщину из великолепных хором в Березовский острог, пос-
лужила предметом для многих романов и поэтических рассказов..." А ведь Наташа
ничего замечательного не свершила - только жена, только мать!

Низкие тучи пролетали над кладбищем березовским. Взяла она на руки младше-
го, в подол ей вцепился старший, и пошла с сыновьями для поклона последнего к
могилам.

- А вот здесь ваш братик лежит, - сказала она детям. - Борисом звали его,
в честь дедушки вашего - фельдмаршала славного Шереметева. Вырастете постар-
ше, многое поймете. А сейчас поплачьте со мной: более могил этих нам зреть не
суждено...

По указу царскому разрешалось ей отъехать с пожитками. Наташа ничего брать
из ссылки не захотела, чтобы вещи не бередили ей память прошлым. Раздала, что
имела, обывателям березовским. Тронулась налегке - водою, на дощанике под па-
русом. Плыли они к Тобольску, и Наташа узнавала горы; знакомо и приветливо
шумели леса, течение воды за бортом навевало старые песни, забытые с юности.

Из Оби дощаник вошел в Иртыш, - скоро и Тобольск.

Тобольск - столица всех пострадавших! Здесь много было ссыльных - плетьми
дранных, с ноздрями вырванными. Жены ссыльных, прослышав о приезде березовс-
кой затворницы, заранее в Сургут выехали - для встречи ее. И долго плакала
Наташа, обнимая вдову майора Петрова, которому недавно палач голову отрубил.
Петрова встречала Наташу с сестрою своей, графинею Санти, мужу которой язык
был надрезан. Это был художник итальянский, его еще Петр I вызвал в Россию
для рисования гербов. Франц Санти, изящный старик красавец, тоже приехал в
Сургут с женщинами; он держал перед собой тарелку, накрытую салфетками осле-
пительной чистоты. Живописец мычал, знаками показывая, что желает угостить
детей Наташиных. А под салфеткою у него лежали хлебцы тобольские и два ки-
тайских апельсина...

В два часа ночи дощаник прибило к берегу. День следующий Наташа посвятила
посещениям людей добрых, о жизни в России расспрашивала. Говорили ей, что
брат ее на Москве, Петр Борисович Шереметев, сейчас в большой чести живет. А
ныне женится на самой богатой невесте в России - "тигрице" известной, дочери
кабинет-министра князя Черкасского. До того девка богатая в женихах копалась,
что теперь и Шереметеву рада-радешенька.

- Варьку я помню, - отвечала Наташа. - Петя пускай женится. Богатство Чер-
касских велико, а мои дети совсем износились. Может, и нам крошки недоедены
со стола братнего упадут...

Сыновья малые пугливо озирали тобольские дома. Казались они им - после хи-
бар березовских - сказочными дворцами. Наташа целый день сынишек кормила: то
рыбой, то пирогами, то пряниками. Дивились роскошеством тобольским.

- А в Москве домгГ еще выше, - говорила мать. - Вот у дяди-то вашего, Пет-
ра Борисовича, дом знатен... Увидите скоро!

От Тобольска трактом старинным поехала она на Соли Камские, и замелькали в
пути березы, скоро побежали поляны русские, все в ромашках и васильках... В
деревнях Наташу спрашивали:

- И кто же вы такие будете?

- Ссыльные мы. Домой возвращаемся...

Жалеючи молодую вдовицу с детьми, одаривали ее мужики хлебом и яйцами. От
подаяния мирского Наташа не отказывалась. В горе женщина многому научилась и
поняла многое. Проста она стала, как и эти крестьяне, что ее жалели... На
всем долгом пути от Березова ни разу она кошелька не развязала, даже копеечки
не истратила. Добрый народ ее встречал, ямщики даром гнали своих лошадей,
крестьяне перед ней избы свои отворяли, народ кормил ее с детьми. Никогда еще
не изведала Наташа столько ласки и почтения, как в этом путешествии до Дому.

- Ты не горюй, - утешали ее бабы в деревнях. - Жизнь, она словно колесо у
телеги: еще не раз туда-сюда обернется...

За городом Хлыновом на реке Вятке совсем хорошо ехать стало, и дети пове-
селели. Казань глянула золотом храмов, минаретами татарских мечетей, приволь-
но раскинулась царственная Волга. Наташа плакала часто, близость Москвы серд-
цем чуя. Жаркие дни стояли, дети загорели на солнце, волосы их побелели, шел-
ковые.

- Матушка, а Москва твоя скоро ли? - спрашивал Миша.

- Скоро Москва, скоро...

Трепещи же, Анна! Страшен будет для тебя тот день, когда Наташа в Москву
въедет.

Летний дворец замер. Часы близились к полуночи.

Караул во дворце несли кавалергарды...

Поручик Муханов зевнул в перчатку, брякнул эфесом.

- Ночь отмаемся, - сказал товарищам, - а воутресь спать по домам пойдем.
Уж я-то славно высплюсь!

Муханов для порядка навестил Тронный зал, где возле престола застыл одино-