содержит в себе идею порядка и потому является структурной целостью.
Наконец, оно обладает материально-творческой силой, способной создавать или,
по крайней мере, расчленять вещи, впервые делая их познаваемыми.
подобное учение есть особенность только какой-то одной философской школы.
Прежде всего, древнее пифагорейство в первые 200 лет его существования (VI -
IV вв. до н.э.) охватывает огромное число мыслителей, число, которого не
знала никакая другая античная философская школа. Вышеупомянутое понимание
числа как творческой цельности конструировано нами из массы пифагорейских
текстов.
обязательно было принадлежать к школе пифагорейцев. Анаксагор - не
пифагореец, но учение о бесконечных множествах является у него основной
философской концепцией. Учение элейцев об Едином - числовое учение. Учение
милетцев о сжатии и разрежении первоначала есть учение
механико-математическое, т.е., попросту говоря, арифметическое, числовое.
Гераклит и Эмпедокл тоже не были пифагорейцами; тем не менее их учение о
ритмическом воспламенении вселенной явно носит числовой характер. Атомисты
прямо связываются с пифагорейцами, и каждый атом у них есть не что иное, как
геометрическое тело. У Левкиппа (А 15) "все сущее является числами или
происходит из чисел". Платон, особенно во вторую половину своей
деятельности, - явный пифагореец. Аристотель - оппонент пифагорейцев, но
учение о целости является основной проблемой и его философии. В эпоху
эллинизма мы находим целые философские школы неопифагорейства. И дальше
учение о числе только нарастает и углубляется. Достаточно привести хотя бы
трактат Плотина "О числах" (VI 6)116 или трактат псевдо-Ямвлиха "Теологумены
арифметики" (из которого много цитат содержится в собрании Дильса), в
котором дается систематическое изложение пифагорейской концепции каждого из
первых десяти чисел117. Таким образом, учение о числе как об эстетическом
или онтологическом (что для греков одно и то же) первопринципе без всякого
сомнения является общеантичным учением.
принципом в античной философии. Мы уже говорили выше, что античное число
мало похоже на наше понимание числа. Античное число есть творящая сила,
приводящая всякую непрерывность к расчленению, к оформлению и к организации,
устанавливающая структурное взаимоотношение между элементами разделенной
непрерывности и обладающая самостоятельной созерцательной ценностью. Не
удивительно поэтому, что число играет во всей античной эстетике роль
основного эстетического и художественного первопринципа. Во-вторых, важно и
то, почему именно число стало играть такую роль, а не какой-нибудь другой
принцип. Дело в том, что в основе античной красоты лежит живое физическое
тело, т.е. нечто внеличное и безличное. Не душа, не дух, не личность и не
субъект является тут эстетическим первопринципом, а именно число, т.е. некая
бескачественная структура. В таком случае и наивысшее обобщение такого
эстетического первопринципа не может обладать каким-либо личностным или хотя
бы просто качественным характером. То, что именно число и единое (как первый
образец числа) является здесь наивысшим эстетическим обобщением, есть
результат именно телесного понимания красоты. Так как живое тело есть,
прежде всего, организованная целость, то и его обобщение тоже должно быть
организованнейшей и организующей целостью, т.е. числом, и прежде всего
единым. Чтобы уловить специфику античной красоты, стоит только сравнить ее
хотя бы с красотой средневековья, которая в своем наивысшем обобщении уже не
является просто числом, а является и личностью, и субъектом, и духом с
определенным именем и определенной биографией (так называемой священной
историей), или с красотой нового времени, которая является порождением
глубин человеческого субъекта и тоже имеет весьма слабое отношение к понятию
числа. Вот почему начиная с элейцев и кончая неоплатониками принцип единого
играл основную роль в эстетике и в философии, не исключая также и Платона, у
которого вовсе не идеи лежат в основе бытия, а числа, более высокие, чем
идеи, и возглавляемые абсолютным единым118.
художественного произведения, при всей своей огромной зависимости от
окружающего тем не менее живет своей внутренней, вполне самостоятельной и
относительно независимой жизнью, которая не только проявляется вовне, но и
вполне отождествляется со своим внешним проявлением. А такая эстетическая
диалектика обладает в античности своей спецификой. Внешняя сторона здесь -
раб как основной производитель, действующий лишь в виде непосредственно
данной физической силы. Внутренней стороной является здесь то, что
направляет эту силу для определенных целей, т.е. для получения максимального
продукта производства при минимальной затрате времени. Это и есть
рабовладелец, или господин. Но ни раб, ни рабовладелец не существуют
раздельно в качестве вполне независимых метафизических абстракций. Они
образуют общий полис, который состоит не только из свободных, но и из рабов.
Вот почему в античном искусстве, вырастающем на почве рабовладения, очень
редко изображается раб сам по себе или рабовладелец сам по себе. В
скульптуре греческой классики мы находим изображение человека по
преимуществу в виде живого тела, но такого, в котором его внутреннее
назначение и цель, с одной стороны, и внешнее исполнение и проявленность, с
другой стороны, даны как единое целое. Вот почему греческая скульптура
периода классики есть художественное произведение, выражающее собою
внутреннюю и внешнюю жизнь рабовладельческого полиса и потому полное
гражданской идейности того времени. А так как искусство всегда живет
обобщением, а предельным обобщением для греков той поры был космос, то и
космос периода классики есть продукт рабовладельческого мировоззрения и в
основе своей является скульптурным произведением.
идеального и реального, двухплановый характер эстетики все же заставляет
искать здесь те или иные особенности высшего выражения внутренних сторон и
реального выражения идеальных заданностей. Поскольку эстетический предмет и
художественное произведение здесь физичны (и не только в общем смысле, как
во всяком искусстве, но и по самому своему существу), это внутреннее мы
должны находить во внешнем же. А таковым является упорядоченность или
организованность этого внешнего, его физическое метрико-симметрическое и
ритмически-гармоническое целое. А так как эта симметрическая и ритмическая
упорядоченность понималась у древних как число, то необходимо сказать, что
числовой первопринцип античной эстетики мог возникнуть в ней лишь как
обобщенное, хотя и наглядное выражение диалектики внутреннего и внешнего,
подобно тому как физический характер этой диалектики и, следовательно,
космический характер ее числового первопринципа в конце концов определялся
особенностями античной рабовладельческой формации.
еще и два следующих обстоятельства. Во-первых, не нужно удивляться тому, что
такой сложный, такой живой и такой глубокий предмет, как эстетический или
художественный, всецело подпал здесь под главенство такого абстрактного
принципа, как число. Ведь именно число у греков не было абстрактным
принципом, а несло с собой всю сложность органического оформления любого
предмета. Тем не менее числовой первопринцип, конечно, являлся только одним
из многочисленных моментов в изображении эстетического предмета вообще,
поскольку всякая культура, а в том числе, конечно, и античная, всегда
осуществляет какую-либо односторонность. До сих пор не было еще ни одной
культуры, которая бы реализовала и оформляла человеческую жизнь и природу во
всей их абсолютной полноте.
имел, конечно, тоже свою специфику, которую необходимо строго учитывать.
Строгая классика есть период натурфилософии и непосредственно физического
космологизма. Поэтому учение о числе, а также и все, что связано с ним в
эстетике, обладает здесь натурфилософским характером, непосредственно данным
физицизмом и космологизмом; а все внутренне-человеческое, например, все
этическое, выступает лишь как частное выражение общего космологического
учения о числе. 3. Материализм и диалектика
эстетике периода ранней классики. На основании этого попробуем теперь дать
кратчайшую формулу этой эстетики, минуя все исторические подробности и
отвлекаясь от терминологических исследований.
это то, что красота, даже если она порождена небом, всегда в конечном счете
основана здесь на земных отношениях, ибо само небо, согласно античным
представлениям, есть порождение земли. Такую эстетику нужно называть
материалистической. Но при этом не следует забывать о специфике античного
материализма.
освободился (да и то не везде) от мифологии. Но, поскольку античная
мифология тоже достаточно материалистична (боги и демоны ведь состоят из
материи, хотя и из особенно тонкой и легкой), то, очевидно, ранний античный
материализм не может быть глубоко и научно продуманным и отличается от
мифологии лишь тем, что он уже не объясняет явления природы и общества
богами и демонами, имеющими человеческий образ, а понимает этих демонов либо
только художественно и поэтически, либо метафорически и переносно, либо
совсем их избегает.
философы признают теперь таковыми живые материальные стихии, которые
непосредственно воспринимаются обыкновенными органами чувств, а именно -
землю, воду, воздух, огонь и эфир. Эти стихии уже не содержат в себе ничего
антропоморфного, однако, продолжают нести в себе следы мифологического
Шилова Юлия
Круз Андрей
Громыко Ольга
Пехов Алексей
Конан-Дойль Артур
Херберт Фрэнк