Чтение 114–й страницы книги ~В круге первом~

-- Кто-о? Зачем я их буду слушать? Ослеплённые люди! Они же просто воют,
как зверь, у которого лапу ущемили. Неудачу собственной жизни они
истолковывают как крах социализма. Их обсерватория -- камерная параша, их
воздух -- ароматы параши, у них -- кочка зрения, а не точка!

-- Но кто же, кто же те, кого ты способен слушать?

-- Молодёжь! Молодёжь -- с нами! А это -- будущее!

-- Мо-ло-дёжь?! Да придумали вы себе! Она -- чихать хотела на ваши...
[светлообразы]! -- (Значило -- идеалы.)

-- Да как ты смеешь судить о молодёжи?! Я с молодёжью вместе воевал на
фронте, ходил с ней в разведку, а ты о ней от какого-нибудь задрипанного
эмигрантишки на пересылке слышал? Да как может быть молодёжь безыдейна, если
в стране -- десятимиллионный комсомол?

-- Ком-со-мол??.. Да ты -- слабоумный! Ваш комсомол -- это только перевод
[твердо-уплотнённой бумаги] на членские книжки!

-- Не смей! Я сам -- старый комсомолец! Комсомол был -- наше знамя! наша
совесть! романтика, бескорыстие наше -- вот был комсомол!

-- Бы-ыл! Был да сплыл!

-- Наконец, кому я говорю? Ведь в тех же годах комсомольцем был и ты!

-- И я за это довольно поплатился! Я наказан за это! Мефистофельское
начало! -- всякого, кто коснётся его... Маргарита! -- потеря чести! смерть
брата! смерть ребёнка! безумие! гибель!

-- Нет, подожди! нет, не Маргарита! Не может быть, чтоб у тебя от тех
комсомольских времён ничего не осталось в душе!

-- Вы, кажется, заговорили о [душе]? Как изменилась ваша речь за двадцать
лет! У вас и "совесть", и "душа", и "поруганные святыни"... А ну-ка бы ты
эти словечки произнёс в твоём святом комсомоле в двадцать седьмом году! А?..
Вы растлили всё молодое поколение России...

-- Судя по тебе -- да!

-- ... А потом принялись за немцев, за поляков...

И дальше, и дальше они неслись, уже теряя расстановку доводов, связь
мыслей последующих и предыдущих, совсем не видя и не ощущая этого коридора,
где оставалось только два остобеселых шахматиста за доской да непродорно
кашляющий старый куряка-кузнец и где так видны были их встревоженные
размахивания рук, воспламенённые лица да под углом друг к другу выставленные
большая чёрная борода и аккуратненькая белокурая.

-- Глеб!..

-- Глеб!.. -- наперебой позвали они, увидев, как с лестницы от уборной
вышли Спиридон и Нержин.

Они звали Глеба, каждый в нетерпеливом ожидании удвоить свою численность.
Но он и сам уже направлялся к ним, в тревоге от их возгласов и размахивания.
Даже и не слыша ни слова, со стороны, и дурак бы догадался, что тут завелись
о большой политике.

Нержин подошёл к ним быстро и прежде, чем они в один голос спросили его о
чём-то противоположном, ударил каждого кулаком в бок:

-- Разум! Разум!

Таков был их тройной уговор на случай горячки спора, чтобы каждый
останавливал двух других при угрозе стукачей -- и те обязаны подчиниться.

-- Вы с ума сошли? Вы уже намотали себе по [катушке]! Мало? Дмитрий!
Подумай о семье!

Но не только развести их миролюбно -- их и пожарной кишкой нельзя было
сейчас разлить.

-- Ты слушай! -- тряс его Сологдин за плечо. -- Он наших страданий ни во
что не ставит, они все -- [закономерны]! Единственные страдания он признаёт
-- негров на плантациях!

-- А я уж на это Лёвке говорил: тётушка Федосевна до чужих милосерда, а
дома не евши сидят.

-- Какая узость! Ты не интернационалист! -- воскликнул Рубин, глядя на
Нержина как на пойманного карманника. -- Ты послушал бы, что он тут плёл:
императорская власть была благодеянием для России! Все завоевания, все
мерзости, проливы, Польша, Средняя Азия...

-- Моё мнение, -- решительно присудил Нержин: -- для спасения России
давно надо освободить все колонии! Усилия нашего народа направить только на
внутреннее развитие!

-- Мальчишка! -- жёлчно воскликнул Сологдин. -- Вам волю дай -- вы всю
землю отцов растрясёте... Ты ему скажи -- стоит полгроша их комсомольская
романтика? Как они учили крестьянских детей доносить на родителей! Как они
корки хлеба не давали проглотить тем, кто хлеб этот вырастил! И ещё смеет он
мне тут заикаться о добродетели!

-- Уж б'ульно ты благороден! Ты считаешь себя христианином? А ты никакой
не христианин!

-- Не святохульничай! Не касайся, чего не понимаешь!

-- Ты думаешь, если ты не вор и не стукач -- этого достаточно для
христианина? А где твоя любовь к ближнему? Правильно про вас сказано:
которая рука крест кладёт -- та и нож точит. Ты не зря восхищаешься
средневековыми бандитами! Ты -- типичный конквистадор!

-- Ты мне льстишь! -- откинулся Сологдин, красуясь.

-- Льщу? Ужас, ужас! -- Рубин запустил пальцы обеих рук в свои редеющие
волосы. -- Глеб, ты слышишь? Скажи ему: всегда он в позе! Надоела его поза!
Вечно он корчит Александра Невского!

-- А вот это мне -- совсем не лестно!

-- То есть как?

-- Александр Невский для меня -- совсем не герой. И не святой. Так что
это -- не похвала.

Рубин стих и недоумело переглянулся с Нержиным.

-- Чем же ето тебе не угодил Александр Невский? -- спросил Глеб.

-- Тем, что он не допустил рыцарей в Азию, католичество -- в Россию! Тем,
что он был против Европы! -- ещё тяжело дышал, ещё бушевал Сологдин.

-- Это что-то ново!.. Это что-то ново!.. -- приступал Рубин с надеждой
нанести удар.

-- А зачем России -- католичество? -- доведывался Нержин с выражением
судьи.

-- За-тем!! -- блеснул молнией Сологдин. -- Затем, что все народы,
имевшие несчастье быть православными, поплатились несколькими веками
рабства! Затем, что православная церковь не могла противостоять государству!
Безбожный народ был беззащитен! И получилась косопузая страна. Страна рабов!

Нержин лупал глазами:

-- Нич-чего не понимаю. Не ты ли сам меня корил, что я -- недостаточный
патриот? И -- землю отцов растрясёте?..

Но Рубин уже видел, где у врага обнажилось незащищённое место.

-- А как же -- святая Русь? -- спешил он. -- А Язык Предельной Ясности? А
защита от птичьих слов?

-- Да, в самом деле? Как же Язык Предельной Ясности, если -- косопузая?

Сологдин сиял. Он покрутил кистями отставленных рук:

-- Иг-ра, господа! Игра!! Упражнение под закрытым забралом! Ведь надо же
упражняться! Мы обязаны постоянно преодолевать сопротивление. Мы -- в
постоянной тюрьме, и надо казаться как можно дальше от своих истинных
взглядов. Одна из девяти сфер, я тебе говорил...

-- Ошарий...

-- Нет, сфер!

-- Так ты и в этом лицемерил! -- новым огнём подхватился Рубин. -- Страна
вам плоха! А не вы, богомольцы и прожигатели жизни, довели её до Ходынки, до
Цусимы, до Августовских лесов?

-- Ах, уже за Россию вы болеете, убийцы? -- ахнул Сологдин. -- А не вы её
зарезали в семнадцатом году?

-- Разум! Разум! -- ударил их Глеб обоих кулаками в бока. Но спорщики не
только не очнулись, они даже не заметили, через красную пелену они уже не
видели его.

-- Ты думаешь, тебе коллективизация когда-нибудь простится?

-- Ты вспомни, что рассказывал в Бутырках! Как ты жил с единственной
целью сорвать миллион! Зачем тебе миллион для Царства Небесного?

Они два года уже знали друг друга. И теперь всё узнанное друг о друге в
задушевных беседах старались обернуть самым обидным, самым уязвляющим
способом. Они всё припоминали сейчас и швыряли обвинительно.

-- Ну, а не понимаете человеческого языка -- наматывайте, наматывайте, --
крякнул Нержин.

И, махнув рукой, ушёл. Он утешал себя, что в коридорах никого и в
комнатах спят.

-- Позор! Ты растлитель душ! Твои питомцы возглавляют восточную Германию!

-- Мелкий честолюбец! Как ты гордишься своей дворянской кровишкой!

-- Раз Шишкин-Мышкин вершат правое дело -- почему им не помочь, не
[постучать], скажи?.. И Шикин напишет тебе хорошую характеристику! И твоё
дело пересмотрят...

-- За такие слова морду бьют!

-- Нет, почему ж, рассудим! Поскольку мы все сидим -- верно, только ты
один -- неверно, и значит тюремщики правы... Это только последовательно!

Они бессвязно перебранивались, уже почти не слыша друг друга. Каждый
высматривал и преследовал одно: найти бы такое место, куда побольнее
ударить.

-- Посмотри, как ты залгался! всё на лжи! А вещаешь так, будто не
выпускал из рук распятия!..

-- Вот ты не захотел спорить о гордости в жизни человека, а тебе очень бы
надо гордости подзанять. Каждый год два раза суёшь им просьбы о
помиловании...

-- Врёшь, не о помиловании, о пересмотре!

-- Тебе отказывают, а ты всё клянчишь. Ты как собачёнка на цепи -- над
тобой силён, у кого в руках цепь.

-- А ты бы не клянчил? У тебя просто нет возможности получить свободу. А
то бы на брюхе пополз!

-- Никогда! -- затрясся Сологдин.

-- А я тебе говорю! Просто у тебя способностей не хватает отличиться!