душе у него зародилось подозрение, что самые прекрасные из этих образов
имеют своим происхождением Землю, а точнее Англию. Без сомнения, пастораль
встречалась чаще всего, и пастухи вспугивали нимф в Примиренных Доминионах
точно так же, как об этом сообщалось в сонетах Пятого, но были и детали,
однозначно указывающие на Англию: ласточки, носящиеся в теплом летнем небе,
скот, утоляющий жажду у водопоя пока пастухи спят, шпиль Солсбери,
поднимающийся за дубовой рощей, башни и купола далекого Лондона, виднеющиеся
со склона холма, на котором флиртуют пастухи и пастушки, и даже Стоунхендж,
из соображений художественной выразительности перенесенный на холм, под
грозовые облака.
рассмотреть их, и все же Миляга успел заметить, что ни на одной работе не
видно подписи. Художники, сделавшие наброски с натуры и вернувшиеся сюда,
чтобы с такой любовью изобразить Англию, явно желали сохранить инкогнито.
блуждания случайно вывели их к подножию монументальной лестницы. - Чем выше
мы окажемся, тем легче нам будет понять, где что находится.
все новые и новые пустынные галереи, - и в конце концов они оказались на
крыше, с которой можно было оценить масштаб поглотившего их лабиринта. Над
ними нависали башни, в два-три раза выше той, на которую они забрались.
Внизу во все стороны расходились клетки внутренних двориков: по некоторым
маршировали военные батальоны, но большинство были так же пусты, как и
внутренние покои. Дальше виднелись крепостные стены дворца, а за ними -
окутанный дымным саваном город, звуки агонии которого были отсюда едва
слышны. Убаюканные удаленностью своего ласточкина гнезда, Миляга и
Никетомаас вздрогнули, услышав какой-то шум совсем неподалеку. Едва ли не
преисполненные благодарности за признаки жизни в этом мавзолее, пусть даже
это и предвещало скорую встречу с врагом, они кинулись в погоню за теми, кем
этот шум был вызван, - вниз на один пролет и через мост между двумя башнями.
рубашки и натянув капюшон из грубой ткани. Миляга последовал ее примеру,
хотя и усомнился в том, сослужит ли службу им эта маскировка, если их
обнаружат.
укрытие, откуда им было слышно, как офицер произносил перед взводом
зажигательную речь, обещая тому, кто пристрелит Эвретемека, месячный
оплачиваемый отпуск. Кто-то спросил, а сколько их всего, на что офицер
ответил, что он слышал, будто шесть, но в это трудно поверить, так как они
уже успели уложить в десять раз больше. ?Но сколько бы их ни было, - сказал
он, - шесть, шестьдесят, шестьсот - их все равно меньше, и они в ловушке.
Живыми они отсюда не выйдут?. Закончив речь, он разделил своих солдат на
несколько групп и велел им стрелять без предупреждения.
Миляга. Не успели они пройти мимо, как Никетомаас выступила из тени и
уложила двух из троих двумя ударами. Третий обернулся, намереваясь
защищаться, но Миляга, не обладая той мускульной силой, которую с такой
эффективностью использовала Никетомаас, решил использовать силу инерции и
прыгнул на солдата, увлекая его вместе с собой на пол. Солдат нацелил
винтовку Миляге в голову, но Никетомаас зажала в своем огромном кулаке и
оружие, и держащую его руку и вздернула мужчину вверх так, что он оказался с
ней лицом к лицу. Винтовка его была нацелена в потолок, а пальцы были
слишком изуродованы, чтобы спустить курок. Потом свободной рукой она
одернула с него шлем и посмотрела ему в глаза.
отпираться.
руку, по которой стекали струйки крови.
пальцем, чтобы он поскорее поднимался.
ребенка.
позвать на помощь или мне покажется, что ты собрался это сделать, я вышибу
мозги из твоего котелка с такой скоростью, что они окажутся в Паташоке еще
раньше, чем промокнут твои штаны. Это ясно?
есть?
чтобы вы не подумали, будто я пытаюсь вас сбить с пути.
мост к лестнице, объясняя по дороге, что ближе всего добраться к Башне через
Цесскордиум, а это двумя этажами ниже.
раздались выстрелы, и в поле зрения возник, шатаясь, соратник Лазаревича.
Теперь к выстрелам добавились вопли тревоги. Стой он покрепче на ногах, он
вполне мог бы всадить пулю в Никетомаас или Милягу, но когда он достиг
верхней ступеньки, они уже сбежали на этаж ниже под аккомпанемент заверений
Лазаревича, что он ни в чем не виноват, что он любит своих детей и что его
единственная мечта - это увидеть их снова.
Никетомаас разразилась серией ругательств, которые Миляга непременно признал
бы непревзойденным образцом жанра, сумей он их понять, и погналась за
Лазаревичем, который опрометью кинулся вниз по лестнице навстречу взводу
своих товарищей у подножия. Преследуя Лазаревича, Никетомаас обогнала Милягу
и оказалась прямо на линии огня. Солдаты действовали без колебаний. Четыре
дула вспыхнули, четыре пули нашли свою цель. Она рухнула, как подкошенная,
тело ее покатилось вниз по лестнице и замерло за несколько ступенек до
конца. Пока Миляга наблюдал за ее падением, ему в голову пришло три мысли.
Первая - что он как следует отымеет этих ублюдков за то, что они сделали.
Вторая - что действовать украдкой уже не имеет смысла. И третья - что если
он обрушит крышу на головы этих мясников и даст понять всем, что во дворце
действует еще одна могущественная сила, помимо Автарха, то это будет совсем
неплохо. Он сожалел о смерти тех, кто погиб на Ликериш-стрит; об этих он
сожалеть не будет. Все, что ему надо было сделать, - это успеть поднести
руку к лицу и сорвать капюшон, прежде чем полетят новые пули. Со всех сторон
подтягивались вооруженные отряды. Давайте, давайте, - подумал он, поднимая
руки в жесте мнимой капитуляции, навстречу новым солдатам. - Идите сюда,
присоединяйтесь к праздничному столу.
щелкали каблуки и взлетали в приветственном жесте руки. Он посмотрел снизу
на укрывшегося под капюшоном пленника.
бунтовщиков.
а потом вновь взглянул на Милягу. - Я думаю, что двое - Голодари.
неплотную ткань, закрывающую его лицо, набирал полные легкие воздуха,
готовясь к предстоящему разоблачению. В лучшем случае, у него будет две или
три секунды. Возможно, этого хватит, чтобы схватить Расидио и использовать
его как заложника, если пневме не удастся убить всех солдат сразу.
лица Миляги.
пришлось довольствоваться зрелищем того, как Расидио в крайнем потрясении
отпрянул от открывшихся перед ним черт. Что бы он ни высмотрел в лице
Миляги, для солдат, судя по всему, это так и осталось загадкой, и они не
сводили своих винтовок с Миляги до тех пор, пока Расидио не выплюнул
короткий приказ. Миляга находился в не меньшем смятении, чем они, но желания
выяснить причину такого неожиданного избавления у него не было. Он опустил
руки и, перешагнув через тело Никетомаас, спустился к подножию лестницы.
Расидио пятился от него задом, мотая головой и облизывая губы, явно не в
состоянии вымолвить ни слова. Он выглядел так, словно ожидал, что каждую
секунду земля под ним может разверзнуться; собственно говоря, в этом и
состояло его самое горячее желание. Опасаясь, что, заговорив, он может
вывести генерала из заблуждения (в чем бы оно ни состояло), Миляга подозвал
своего проводника Лазаревича, поманив его пальцем точно так же, как
Никетомаас за несколько минут до этого. Парень уже успел спрятаться за
спинами своих товарищей и покинул свое убежище неохотно, бросая взгляды на
своего капитана и на Расидио в надежде на то, что приказ Миляги будет
опротестован. Этого, однако, не произошло. Миляга двинулся ему навстречу, и
в этот момент Расидио отыскал наконец свои первые слова с того момента, как
взгляд его упал на лицо непрошеного гостя.
группе солдат, столпившихся на самом верху следующего пролета. Они безмолвно
расступились, и он двинулся между рядов, подавляя в себе искушение ускорить
шаги. Пожалел он и о том, что не может как следует попрощаться с Никетомаас.
Но ни от нетерпения, ни от чувствительности ему сейчас не будет никакой
пользы. На него снизошла благодать, и, может быть, со временем он поймет,
почему это произошло. А пока первым делом ему надо пробраться к Автарху, не