крышу спереди. К поперечине было стоймя прибито две доски, образующих вход в
блиндажик, завешенный плащ-палаткой, дальний конец крыши лежал на выбранной
лопатами, до окаменелости утоптанной площадке. На ней, укрепленная на
треногу, стояла стереотруба и на двух ящиках из-под патронов сидели
наблюдатели, без мундиров, в нижних рубахах, перехлеснутых на спине
помочами. Один из них, припав к стереотрубе, не отрываясь, смотрел в окуляры
и что-то говорил, второй, держа на коленях блокнот, быстро записывал и
отрывисто выкрикивал команды, как догадался Лешка, в лаз, сделанный в крыше
наблюдатель- ного пункта.
пригнувшись, устремился вверх по дороге, в видневшееся рыжее жерло -- глину
здесь брали для печей и подмазок селяне. Таких раззявленных жерл и ямин
вдоль дороги было, что ласточкиных гнезд в яру. Залегши в ямку, Лешка
отдышался, затем высунулся, увидел напротив ложок, с устья заросший бурьяном
и оглоданным козами кустарником. Пологий ложок этот с густой дурью
развилистой вершиной заползал в огороды и где-то меж низких каменных и
плетенных из лозин оград затеривался. "Если ребята увились в огороды, пойти
они могли только здесь", -- заскулило, заныло у него еще с реки не
успокоившееся сердце.
рвать обувь и штаны о камни, вымытые вешним потоком, об огрызки и обрубки
кустарников, цеплять на мундиры репьи, колючки, пылиться, когда кругом
дороги, тропинок и щелей полно -- иди куда хочешь без опаски: весь берег и
земля вокруг пока за ними, за оккупантами этими клятыми. В логу, совсем
почти уж под крайними пряслами огородов, из земли торчал осиновый желоб, из
него в огрызенную скотом колоду сочилась хилая струйка воды. Переполнившая
колоду вода растеклась лужей, скот, оставшийся без хозяев, привычно ходил
сюда на водопой, размесил грязь, измочалил, изгрыз до корней кусты.
деревни имеющегося места и сошлись русские с немцами. Кто из них забил
овечку раньше, уже не узнаешь: обезглавленное животное валялось тут же,
втоптанное в грязь, багровея боком, на котором заголена была полуснятая
шкура.
чередили бы скотину, как в Сибири хорошо говорят, в ручье, внизу. Немцам
торопиться некуда, ободрали б овечку, мясо и руки не торопясь обмыли..."
конечно, растерялись, быть может, заорали "Хенде хох!", не углядев, что за
оплесневелой каменной оградой лежит и караулит добытчиков-мародеров
автоматчик. Он сразу же свалил двух русских -- оба вон лежат в отдалении,
остальные сгреблись с фрицами, занятыми делом, в рукопашную, били
прикладами, пытались стрелять. Рыжий мужик с норовисто закругленной макушкой
каменно сжимал саперную лопатку, облепленную синими мухами, -- лакомо мухам
-- кровь и сгустки мозга на острие лопаты. Уронив винтовку с полувыдернутым
затвором, из которого не успела вылететь обгорелая гильза, широко и нелепо
выкинув руки, увязив костлявые длинные ноги в обмотках, лицом в грязь лежал
боец, при виде которого Лешка тонко взвыл: "Васконян! Батюшки мои,
Васконян!.."
и засек лопаткою бестию-фрица, может, и не одного. Васконян успел
выстрелить, небось, попал во врага, которого назначал себе уничтожить еще
там, в Сибири, в зимней деревушке Осипово, Все следы человечьи, все лунки от
копыт животных полны красной загустевшей жижей. Лужа вокруг колоды багрового
оттенка. В растоптанную грязь вплетены кровавые завои, даже на зелени
заплесневелой колоды и желоба рыжими брызгами насохла человеческая кровь.
Тучи мух, синих и рыжих, какая-то тля, липнущая к грязи и утопающая в ней,
облепили смертный пятачок. Вороны расселись по оградам, в отдалении, боясь
приблизиться к месту водопоя и гибели, но к вечеру, когда поутихнет
плацдарм, они налетят, они тут похозяйничают. Старый козел с козлушкой при
приближении человека нехотя убрели от колоды, улеглись в глуши бурьяна, за
полуразвалившейся кладкой каменной ограды. Козел, выставив рога из сохлого,
пух сорящего бурьяна, задремал, дожидаясь, когда уйдет солдат. Козлушка
настороженно прядала ушами -- боязливо воспринимало животное стрельбу,
битву, людей, но козлушка начинала привыкать ко всему этому неспокою. Привык
же козел-то, дремлет, по-шаманьи мудро прищурив глаза, жует что-то, уронив
бороду в колючки.
районе тополей, на наблюдательном пункте все так же деловито идет работа --
минометчики день ото дня все плотнее кладут мины под яр, в устье речки, не
давая дышать русским на берегу, выбивая и выбивая их.
тучи, тяжело набитые снегом или дождем. "Юнкерсы", явившиеся на реку, спеша
до потери видимости проделать свою работу, не обращая внимания на черные
плевки сердито тявкающих зениток, с нарастающим ревом ринулись на узкий
клочок земли.
затаилось и примолкло в воронках, ожидая своей участи. Немцы полосовали
ракетами, обозначая передний край. Боясь угодить по своим, "юнкерсы" с
первого захода бросили бомбы в воду, в измученную, взболтанную реку. Снова
тряхнуло и рассыпало битую, глушеную рыбешку, белыми листьями разбросало ее
по всему берегу, прополоскало в воде, выворотило прилипшие к отмелям серые
трупы, сонно ворочаясь, они неохотно опускались обратно на дно.
На втором заходе низко, рисково и мастерски пошел он кромкой яра, оставляя
зенитный огонь вверху, взялся класть яйца, благословлять Иванов огнем так
расчетливо, что яр обламывало, разбрасывало огромными глыбами. Когда
эскадрилья, убегая от темени туч и зенитного огня, ушла на аэродром, крутой
берег оказался во многих местах выкусанным, оползшим. Нигде не было спасения
человеку. Осевшей землей раздавило десятки таившихся в норах людей.
Раскопавшись, выбравшись из могилы, солдаты протирали глаза, выковыривали
землю из ушей, оконтуженно трясли головами. Многие раненые остались в яру
навсегда, раскапывать их было некогда и некому. Бомбардировщики перед тем,
как навсегда исчезнуть в бездне мироздания, покачали крыльями над плацдармом
-- поприветствовали они на земле фрицев -- гутен морген, гутен таг, --
непогода помешала, а то бы мы добили все еще недобитых, Иванов. Ни одного
сталинского сокола в эту пору в небе не объявилось: непогода не пустила с
аэродромов. Немецкой авиации непогода отчего-то всю войну мешала меньше, чем
нашим прославлен- ным воздушным асам.
"рама". В ней что-то щелкнуло и тут же в воздухе появилось длинное тело рыбы
не рыбы, торпеды не торпеды, была она с пропеллером, приделанным к винту.
Винт этот скоро развинтился и вместе с жестяным шилом упал на берег, а из
железного тела вывалилась белая начинка. Подхваченные ветром, на берег, на
воду, кружась, полетели листовки. За листовками никто не гонялся, не ловил
их, поднимет иной солдат-бедолага, собирающий глушеных рыбешек на берегу,
почитает и бросит. Прежде хоть на раскур листовки годились, тут и курева
нету. Листовки короткие, как всегда, устрашающие, на дураков и недотеп
рассчитанные. В листовках немцы снова сулились сделать русским буль-буль.
Мало того, отсюда, из-за Великой реки, сыны великого рейха собрались начать
новый неудержимый поход на Москву. Никого уже никакая агитация, ни своя, ни
чужая, не трогала. Булдаков только проорал в небо:
супом уронят.
впрочем, осуждения. -- На краю жизни, мокрыя, голодныя, издохлыя считай что
-- и шутки шутют!..
Ду-ух...
на дольки, чтобы снова в "шурики" не угодить: раз листовка порезана, значит,
считают надзиратели войска, без умыслу бумага подобрана, на курево. Уж
кто-кто, но Шорохов-то вернее всех солдат разбирался -- за что привлекут, за
что не привлекут. Впрочем, тут, на плацдарме, никто никого никуда привлечь
не мог, все привлекатели в поту трудились на левом берегу, ждали, когда на
правом сделается не так горячо.
окопчиков, под навесом яра и, с удовольствием ругая нашу авиацию и
начальство, не без удовольствия вспоминали, как днями, скараулив в небе пару
"мессершмитов", красные соколы одного из дежурных отбили от другого и роем,
как миленького, под ручки повели на посадку. Все смолкло по обеим берегам --
и немецкие, и советские вояки перестали палить, орать -- редко кому
доводилось наблюдать с земли этакое воздушное диво, похожее на игру.
на правом берегу, поднялось такое ликование, такой восторг охватил вояк, что
иные даже обнимались, размазывали слезы по горьким своим, чумазым лицам, --
Контровский Владимир
Махров Алексей
Шилова Юлия
Акунин Борис
Каменистый Артем
Распопов Дмитрий