стороны фронта небольшими группами без строя, а то и вовсе в одиночку
бойцы; их задерживали наши патрули.
на боковую дорогу, ведущую к деревне Шишкине. Синченко на гнедом рослом
коне и две ровно постукивающие моторами машины движутся за мной. По левую
руку, там, откуда доносится словно погремливание жести, темной громадой
стоит лес. С опушки появляются то одинокие, то по трое, по четверо люди с
винтовками, бредут по снежному полю. Их и здесь останавливают, группируют.
Неожиданно слышу:
грудь. Одна рука на поводе, в другой пистолет. Узнаю начальника
политотдела дивизии Голушко. Чувствую, как напряжены сейчас его нервы.
Возможно, штаб ушел. Все штабные командиры и политработники разосланы
собирать людей. Сам видишь, какая петрушка.
от леса веренице. Опять разнесся его громкий, с чуть уловимым мягким
украинским акцентом голос:
нету.
Слышите?
рассчитайсь!
тебя еще куда-нибудь направят. И будь поосторожнее, а то как бы тебя наши
не подстрелили. Подумают, гитлеровские мотоциклеты.
Смирно! За мной!
кто знает, где сейчас он пролегал! - беспорядочно шли и шли бойцы, словно
осколки, остатки полков, раздробленных молотом боя.
готова к обороне комендантская рота штаба дивизии. На краю деревни чернели
пятна пожарищ, кое-где пробегали синеватые язычки пламени. Подумалось:
наверное, сейчас скажут: "Генерала здесь нет". Должно быть, придется ехать
куда-нибудь дальше, в тыл. Однако командир роты снесся с кем-то по
телефону, затем дал провожатого.
железной крышей - обиталищу Панфилова. Наглухо завешенные окна. Стекла
потрескались, в иных створках зияла пустота. Неподалеку, возле большой
избы, где помещались некоторые отделы штаба, втаскивали на грузовик
тяжелый несгораемый ящик. Штаб дивизии, видимо, все же уходил.
Почти тотчас, как и в миновавшие времена передышки, на крыльцо выбежал
одетый в стеганку лейтенант Ушко, адъютант Панфилова.
здесь.
аккумулятора, источала яркий свет. На подоконнике стояла обшитая кожей
коробка полевого телефона. Ветерок, проникавший сквозь разбитые, хотя и
зашторенные окна, пошевеливал лист газеты на столе. В крытую черным лаком
обшивку трюмо угодил шальной осколок. Возле расщепленного дерева был отбит
и кусочек стекла. Э, тут, в этой выстуженной комнате, приходилось
жарковато. Походная кровать генерала была уже сложена. Рядом лежал
обернутый в плащ-палатку объемистый тюк. Генерал, видимо, не собирался
здесь ночевать. Из соседней комнаты, не затворив за собой двери (я заметил
в глубине капитана Дорфмана, сидевшего над разостланной картой, заметил
еще один телефонный аппарат), вышел Панфилов. Его долгополый, ниже колен,
полушубок был надет на распашку, концы длинных рукавов генерал вывернул
черным мехом наружу, укоротил их, словно для того, чтобы не мешали
работать. Что-то в сегодняшнем облике Панфилова удивило меня, оно, это
"что-то", как бы не вязалось с обстановкой. Еще не выветрившийся запашок
одеколона исходил от генерала. Не прикрытая шапкой седеющая голова была
аккуратно подстрижена, морщинистая шея, которую недавно я видел заросшей,
свежо поблескивала, - должно быть, по ней сегодня прошлась бритва.
Парикмахерские ножницы коснулись и усов, они чернели на чисто выбритой
губе двумя четкими квадратиками. В старательно начищенных - наверное, не
только щеткой, но также и бархоткой - сапогах генерала отражался бликами
свет электролампочки. Одним словом, мне показалось, что наш генерал в этот
вечер выглядит щеголеватым.
командование батальоном и...
произнес:
не был формалистом".) Старший лейтенант Момыш-Улы.
слегка сморщилась, будто удерживая улыбку.
завтрашнего номера. Среди столбцов набора еще зияли белые пустоты. На
листе выделялось обведенное красным карандашом сообщение, что наша дивизия
отныне зовется: Восьмая гвардейская стрелковая.
советской гвардии - я впервые тогда его видел - эмалевое развернутое алое
знамя.
газетой. Пока только образец. Я уже примерил. Потом снял.
карман. Вспомнилось, как несколько дней назад он помечтал вслух, сказал
парикмахеру: "Заработаем гвардейскую, тогда подмоложусь, предамся в ваши
руки, обещаю..." Панфилов тоже припомнил ту минуту.
и подстригся. Благо, времени у меня сегодня много.
таранят, рвут нашу оборону, нынешний день, возможно, предопределит исход
этого нового гитлеровского наступления, нового рывка к Москве, а у
командира дивизии, принявшей удар, опять времени много? Панфилов пояснил:
держатся ли еще наши в Ядрове. Но вот сижу тут у себя в Шишкине, сижу, что
называется, на чемоданах, и ничего, противник пока в гости не пожаловал. А
хотелось бы ему, ох как хотелось бы оказаться здесь.
заночуем.
распахнутого полушубка - генералу, наверное, не терпелось поработать, -
обернулся к зеркалу, которое, несмотря на удар, не просекли трещины,
распрямил плечи, коснулся пальцами усов. Он еще ничего не сказал обо мне,
о моем вызове. Я молча ожидал его слов.
мотоциклете и пленного капитана.
живое любопытство влекли его на улицу.
ношу - узел из немецкой плащ-палатки с маскировочными бурыми и зелеными
разводами. Затем черноусый дагестанец лихо вытянулся.