продержаться ему, сказал, боле часу, и то всех перебьют!
ушах стоял звон. Высокий боярин кивнул, отмолвил, глядя вдаль, поверх
голов:
потянул его за собою. Словно в тумане мелькали лица, конские морды; он
медленно опоминался, конь шел шагом, пробуя губами хватать снег, и тогда
ратник вздергивал повод, не давая запаленному коню дотронуться до земи.
Завидя, что Ванята начинает приходить в себя, ратник отдал ему повод,
велев:
впредь дуром не скачи сквозь чужую рать, мы ить и сами тебя едва не
порешили!
откусил, остальное, поворотив поводьями морду жеребца к себе и потянувшись
всем телом, всунул в губы коню. Тот жевал, брякая удилами и роняя крошки
на снег. Знамя уходило куда-то вперед, его вели, сменяясь, конные ратники,
удерживая в руках древко с развеиваемым ветром тяжелым шитым полотнищем, и
Ванята, почуяв, что он опять один и заброшен, поскакал ему вслед.
двое суток броней, торжественно, под звон колоколов, вступала в
Переяславль-Рязанский, чтобы посадить на Олегов стол пронского князя
Владимира. Этого же не ведал Ванята, спавший с лица, едва живой, но
счастливо вновь разыскавший своих ратников и своего боярина, с которым и
трапезовал в какой-то долгой и низкой, крытой соломою хоромине. Ел щи,
пироги, кашу и постепенно, неостановимо засыпал, так что в конце концов
его вытащил под мышки из-за стола кто-то из ратных и бросил, как куль, в
угол на кошмы, где Ванята и проспал, даже не ворохнувшись, до следующего
утра.
заехать в Островое, как-никак наследственную деревню свою! И, выпросившись
у боярина, поскакал туда. Пережитая жуть и ужас ратной страды нынче
казались ему поводом для гордости и величанья перед сверстниками и
матерью, тем паче, детская усталь держится до первого сна и первой
трапезы. Он громко вопил, погоняя скакуна, пугал сорок на дороге,
дурачился сам с собою и так, разгоряченный, румяный, ясноглазый, свалился
на шею островскому старосте. Тот не враз признал молодца, но, признав,
повел в избу кормить. Иван чванился, хвастал, и староста, любуясь юнцом,
чуть насмешливо покачивал головою.
прикинул. С пустом парня отправлять не годилось, а кормы так и так были
вывезены не все, так что выспавшийся и отдохнувший Ванята оказался, еще
через день, владельцем двух доверху груженных возов и хозяином двух
возчиков, таких же, как он, желторотых подростков, которые должны были
довезти снедное до Москвы и сдать госпоже, а потом пригнать назад порожние
сани.
все на свете, и, узрев наконец сына во главе груженых возов, гордого тем,
что он не просто воевал, но и как хозяин привел снедный обоз, разрыдалась
и долго-долго не могла успокоиться, меж тем как смущенный отрок бормотал,
обнимая ее за трясущиеся плечи:
лучше содеять хотел!
липовых, березовых ли лапотках, постукивают намороженными ладошками, дуют
на пальцы. Рождество!
начинают мереть с голоду, все равно - Рождество! Рождество Христово - и
боярыня на дворе раздает славщикам печеные козюли, шаньги, аржаные
пряники. Дети с голодными глазами суют даренья в холщовые торбы: будет что
дать малой сестренке, будет чем угостить лежащую в жару мать.
войны, пожаров, засухи и погрома городов близит к концу (еще не окончен:
год мартовский!) Нынче девки ворожат о счастье, смотрят в кольцо,
заклинают суженого. Назавтра по городу пойдут в личинах и харях кудесы,
будут кружиться и хрюкать и тоже собирать дареные пироги, а то и куски
хлеба, где и сухарь подадут - боле ничего у самих нет, и все-таки -
Рождество! Празднуют праздник, как и лонись, как и два, и три, и сто лет
назад. Празднуют, а значит, земля не изгибла, не утеряла памяти своей, не
окончилась (ибо с концом древних празднеств, с концом памяти, предками
завещанной, кончается и земля, и язык, в ней сущий).
невесомой шубейке, круглая, точно кубышка, ей вот-вот родить. Сенные девки
держат блюда и решета с гостинцами. Великая княгиня оделяет заедками и
пряниками славщиков. На нее смотрят во все глаза, теснятся - получить
княжеское угощение! Не была бы на сносях, назавтра сама пошла бы по дворам
ряженою кудесить. На Святках - все можно!
Дуня рыдала в голос, но и на диво быстро отошла. Муж был рядом, жаркий,
заботливый, и внутри себя так ясно уже ощущала она дыхание новой жизни! И
теперь беспричинное счастье переполняет молодую великую княгиню - скоро
родить! (и по бабьим приметам - сына, Василия, как они уже договорились с
Митей). Батюшка приезжал Филипьевым постом из Нижнего, сказывал о своем,
привез подарки. А теперь ее Митя Олега Рязанского разбил и согнал со
стола! Все будет хорошо!
радуется морозу, солнцу, тающим на щеках снежинкам. И тот, внутри, сладко
шевелится, просится уже! Дуня устает, кивнув славщикам и рассмеявшись
невесть чему, уходит, поддерживаемая под руку служанками, медленно
восходит по ступеням. На сенях, неверно наступив, она охает, в черевах
отдается острою болью. Холопки в растерянности. Дмитрий сбегает по
ступеням как есть, без ферязи, без шапки, в одной рубахе, расстегнутой на
вороту, подхватывает ее на руки, несет бережно - и так сладко чуять его
молодую силу, и так покойно у него на руках!
уложил жену. - Без тебя бы гостинцы не роздали!
дорогую голову, берет его руку и тихонько кладет себе на живот:
декабря, на память апостола Тимона, и великий князь Дмитрий на радостях
поил и кормил в Кремнике полгорода. А там подоспело и Крещение с
торжественным водосвятием и крестным ходом к йордану на Москве-реке; а там
и свадьба Владимира Андреича, коему привезли невесту литовские послы. И
снова рекою разливанною лилось пиво и стоялые меды, и князь Владимир сам,
щеголем стоя в рост в изузоренных легких санках, нарушая чин и ряд,
прокатил свою невесту по льду Москвы-реки. А она взглядывала из-под ресниц
лукаво и зазывно, ничуть не испуганная бешеным ходом коней. Жених с
невестою разом понравились друг другу, и эта вторая свадьба в
великокняжеской семье обещала быть не менее удачной, чем первая, самого
князя Дмитрия с суздальскою княжной.
сверкающий праздник! В роскошные наряды знати, в золото облачений клира
церковного, в масляничные катанья, бег разубранных лентами и бубенцами
коней... А кулачные бои на Москве! А торг прямо на льду, под самым
Кремником - ободранные мороженые туши стоят на четырех ногах, вороха битой
птицы, гуси, тетерева, зайцы, связки сушеной рыбы и бочки солений -
рыжиков, капусты, сельдей. А узорные платы и жемчужные рогатые кокошники
горожанок! А крашеные ярко-рыжие, черевчатые, зеленые, голубые, желтые
полушубки и шубы из узорных, шитых шелками и цветною шерстью овчин! А
пронзительные расписные свистульки! А горы глиняной посуды! А бухарские
ковры, расстеленные на снегу! А восточные купцы со своим товаром - имбирем
и изюмом, грецкими орехами и нугой! А конский торг! А качели! А какие
долгие и красивые песни поют, раскачиваясь на доске, девушки! А как
вызванивают московские колокола! А разносчицы студня! А пирожницы! А
княжеская стража в начищенном до серебряного блеска оружии! А бойкие рожи
молодцов, а маковым цветом пылающие щеки красавиц, а шутки, а смех! А
скоморошьи игрища на льду Москвы-реки!
сходился грудь с грудью с посадскими, и уже троих бросил на снег, пока
какой-то кузнец не принял его в медвежьи объятия и в свою очередь не
швырнул под необидный хохот в сугроб. Боярин сам хохотал, отряхиваясь,
выбирая снег из волос. Ему подали слетевшую с него бобровую шапку, хлопали
по плечам.
Посняков Андрей
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Фазиль Искандер
Херберт Фрэнк