творение, даже творение мира, невозможно и покаяние грешника! Любви,
требующей рождения сына от отца, и постоянной жертвы, крестной смерти и
воскресения! - тихо договаривает Сергий, все так же глядя в огонь. Отрок
Рублев, незаметно сам для себя, повторяет круговое движение чуткой рукою
художника, неосознанно пытаясь зримо изобразить сказанное днесь словами,
не задумывая вовсе пока о том далеком времени, когда он, уже маститый
старец, решится воплотить в линиях и красках высокую философию восточного
христианства, создавая свою бессмертную <Троицу>, основа, исток которой
явились ему ныне, в этом лесу, под томительный комариный звон и храп
усталых путников, потерявших вс° и бредущих, казалось, неведомо куда, в
чащобы и мрачные дебри языческой древности...
путь предназначен ему впереди, что иногда вся жизнь без останка уходит на
то, чтобы от мелькнувшей в молодости искры озарения прийти к воплощению
замысла, и что его жизнь такожде ляжет вся к подножию того, что исполнит
он почти тридесяти лет спустя... Решимость молодости сродни неведению!
мирском:
владычный боярин, и Стефан медленно, запоминая, кивает головой. Иноку
непристойно заботить себя мирскою заботой, и все же сын, когда-то юный
Ванюшка, а теперь знаменитый московский игумен и духовник князя, Федор
Симоновский, один у Стефана (и, скажем, у Стефана с Сергием). И не
погрешим противу веры и навычаев иноческих, предположив, что и тот и
другой с облегчением помыслили днесь о том, что Федор, как и они, не попал
к татарам, не зарублен и не уведен в полон...
укорить за то, что он, сокрывшись в Твери, не попал под татарские сабли.
Словно им, малым и грешным, легче бы стало жить, потеряй они в войнах и
разорениях тех, кто составлял и составляет славу родимой земли!
народ, а не те, которые много после получили презрительное имя обывателей,
во всякой беде спасает своих духовных вождей прежде всего. Спасает, подчас
жертвуя жизнями многих, как и всякий живой организм, в беде жертвующий в
первую очередь теми частями своими, без которых не прекратится сама жизнь,
само бытие целого.
прочие, владеющие оружием, лягут в сече, дабы те немногие смогли спастись,
исчезнуть в лесу, и после вновь возглавить и вдохновить на подвиг ряды
народных дружин. Так - пока народ жив и способен защитить свои алтари и
своих избранных. Ну, а когда по-иному, тогда и народ вскоре умирает,
разметанный, словно пыль, по иным языкам и землям... Не дай, Господи,
дожить до такого конца!
дремой. Так хотелось слушать и слушать еще тихую беседу иноков! Так
волшебна была эта ночь в лесу, так торжественна вязь сосен на
прозрачно-темной тверди, усеянной сапфирными звездами... И мохнатые руки
туманов, отинуду подъятые к небесам, и среди всего, у замирающего костра,
средоточием вселенной - высокие слова старцев о неизреченной мудрости и
небесной любви... И повторится ли еще в его земной и грешной жизни
подобная ночь?!
освобожденную на малый срок от суетных забот плоти, унесло к небесам,
Сергий, не прерывая беседы, тихо привстал и накрыл молодого ратника
зипуном, дабы тот не простыл от болотной сыри... А отрок Рублев, почитай,
так и не спал всю ночь. Забыв про родителя, он душою и телом прилепился к
Сергию, ловя каждое слово, с опрятностью вопрошая, когда уже вовсе
становило невмоготу понять, и Сергий отвечал ему без небрежности, словно
равному, понимая, верно, что не простой отрок пред ним и не простое
любопытство глаголет ныне его устами.
туманы, подступив вплоть, застыли в ближайших кустах.
Богоматерь...
однесь! - прибавляет он, зарозовев от смущения. - Я в мир не хочу, пойду в
монахи! Дабы токмо писать... Святое... Прими меня к себе, отче! -
высказывает он, наконец.
затем ты пойдешь к игумену Андронику! - прибавляет он, как о давно
решенном, и покачивает головой, завидя протестующее шевеление отрока. -
Нет, в нашей обители тебе нарочитым изографом не стать! И к игумену
Федору, в Симонов, не посоветую я тебе. Там труд иноков обращен к миру,
там борение ежечасное. Тебе же потребны будут опыт и сугубое научение
мастерству. А у Андроника в обители пребывает муж нарочит, именем Даниил.
Он будет тебе дельным наставником в художестве! Да и молитвенное
созерцание, надобное, егда хощешь достичь понимания святости, обретешь там
же! И не печаль сердца! Аз тебя не отрину. Ты и меня почасту узришь в
обители той! - добавляет Сергий, улыбаясь и ероша загрубелой дланью
светлые мальчишечьи волосы, а отрок весь вспыхивает полымем от нечаянной
ласки преподобного. И опять они замолкают. Старец провидит во вьюноше то,
о чем уже говорят на Москве изографы: великий талан, коему токмо не
достает мастерства и духовного понимания. (Ибо без последнего и мастерство
не помога в деле, и ничего святого не может создать муж, не имущий
святости в сердце своем!) А отрок успокоен и счастлив. Он нашел того, чьим
светом отныне будут одухотворены и овеяны все его дальнейшие старанья, и
бессонные ночи, и горести, и короткие вспышки счастья, и отчаянье, и
восторг, и труды - все то, что в совокупной нераздельности люди называют
творчеством.
то ли задумавшись, великий старец, Андрейка Рублев позволил себе задремать
у костра, счастливым пальцем украдкой касаясь грубой мантии преподобного.
Жизнь и творчество есть любовь, и весь зримый мир сотворен величавой
любовью, а горести, разорения, беды - лишь знаки наших несовершенств и,
порой, неумения воспользоваться свободою воли, данной нам свыше Господом.
Ну, а смерть - смерти вообще нет, есть вечное обновление бытия. И токмо
величайшим напряжением всех сил зла возможно станет, и то через много
веков, поставить этот сущий мир на грань гибели.
прок малых сих, покаявшихся и поверивших в тебя!
пищу. Сварили зеленые щи из какой-то лесной, собранной тут же травы и
грибов, раздали по куску хлеба. Иван заметил, что для них это была
привычная и нескудная еда, горожане же, спутники Киприана, ели варево с
заметно вытянувшимися лицами. Скоро тронулись дальше. И снова шли, ведя
коней в поводу, с трудом поспевая за разгонистым и легким шагом троицких
иноков.
погрузили остатнее добро, после чего Киприана и иных, особенно хворых,
посадили верхами и снова тронулись в путь. Причем Сергий с Якутою все так
же неутомимо шли впереди, и шли вплоть до вечера, когда, наконец, удалось
достать лодьи для всего каравана. Дальше они плыли плывом, пихались, а,
выйдя на Волгу, гребли до кровавых мозолей против стремнины волжской воды.
Часть бояр и слуг, пересев на лошадей, поскакала берегом готовить прием
Киприану. То, что еще оставалось от богатств, взятых с собою из города,
свалили в лодьи, которые ближе к Твери потянули бечевой, и Ивану опять
досталось благая доля брести берегом, погоняя коня, привязанного за долгое
ужище к носу лодьи.
Киприан с клиром тотчас устремил на княжеский двор, Сергий со спутниками -
на подворье Отроча монастыря, а Иван Федоров, оставшись не у дел, решил
проехаться по городу, завороженный размахом, сутолокою и многолюдством
великого города, под которым когда-то стоял мальчишкой с полками великого
князя.
ряды лабазов, перемолвил с теми и другими, вызнавая, нет ли знакомых
беглецов. Несколько раз побывал в торгу и в Затьмацких слободах и уже было
собирался ворочаться на княжеский двор, где, как спутник Киприана, чаял
обрести и жратву и ночлег, когда его окликнули из толпы и какой-то молодой
мужик, ринув напереймы, звонко выкрикнул:
признал?! - И по горестной неуверенности голоса прежде, чем по чему иному,
понял Иван, что перед ним его давний тверской холоп, отпущенный им
когда-то на волю.
Они обнялись крепко-накрепко, не видя, не замечая мятущейся по сторонам
толпы. Потом пошли, сами не понимая, куда, ведя коня в поводу, торопливо
высказывая друг другу семейные новости.
и сына сожидаем теперя! Матка у нас померла, и батя с того плох, ночами не
Николаев Андрей
Лукьяненко Сергей
Панов Вадим
Андреев Николай
Верещагин Олег
Корнев Павел