год уже станет легче, и люди скажут: "Хорошо, что у нас новый,
молодой заклинатель погоды".
Слугу, нередко вслед заклинателю дождя неслись угрозы и
проклятия. Ада была больна, ее мучили рвоты, трясла лихорадка.
Молитвенные шествия, жертвоприношения, потрясающие душу
барабанные хоры уже не могли ничего исправить. Слуга руководил
ими, то была его обязанность, но когда толпа рассеивалась, он
оставался один, ибо все его избегали. Он знал, что надо было
делать, знал также, что Маро уже требовал у родоначальницы
принесения его, Слуги, в жертву. Дабы сберечь свою честь, а
также ради сына он сделал решительный шаг: надел на Туру
парадное облачение, отправился вместе с ним к родоначальнице,
рекомендовал сына как своего преемника и сам предложил себя в
жертву. На мгновение она впилась в него испытующим, любопытным
взглядом, потом кивнула и сказала: "Хорошо".
селения хотели бы присутствовать при этом, но многие страдали
кровавым поносом. Ада тоже лежала тяжелобольная. Туру в его
облачении и в высокой лисьей шапке чуть не поразил солнечный
удар. В шествии участвовали все достойные именитые жители
селения, которые не были больны, родоначальница с двумя
сестрами, старейшины, глава хора -- барабанщик Маро. За ними
нестройной толпой следовали все прочие. Никто не посмел
оскорбить заклинателя дождя, царило подавленное молчание.
Шествие направилось в лес и подошло к большой, круглой поляне,
которую Слуга сам определил как место священного действа.
Большинство мужчин взяло с собой каменные топоры, чтобы помочь
нарубить дров для сожжения тела. Когда прибыли на поляну,
заклинателя дождя поставили посредине, вокруг него образовался
небольшой круг, подальше, более широким кругом, расположились
остальные. Так как толпа хранила нерешительное и смущенное
молчание, заговорил сам заклинатель дождя.
долгие годы старался делать свое дело как мог лучше. Теперь
демоны восстали против меня, мне больше ни в чем нет удачи.
Поэтому я предлагаю в жертву себя. Это умилостивит демонов. Мой
сын будет вашим новым заклинателем дождя. А теперь -- убейте
меня и, когда я буду мертв, точно следуйте предписаниям моего
сына. Прощайте! Но кто же меня убьет? Я предлагаю барабанщика
Маро, он самый подходящий для этого человек.
побагровевший под своей тяжелой лисьей шапкой, страдальческим
взором обвел стоящих вокруг людей, губы его отца скривились в
презрительной усмешке. Наконец родоначальница в бешенстве
топнула ногой, жестом подозвала Маро и закричала на него: --
Иди же! Бери топор и делай, что надо! Маро, держа в руках
топор, встал перед своим бывшим учителем, он ненавидел его
сейчас более люто, чем когда бы то ни было, насмешливая улыбка
молчаливого старческого рта жестоко оскорбляла его. Он поднял
топор, взмахнул им над головой, нацелился и задержал его,
пристально глядя в лицо своей жертвы и ожидая, когда
заклинатель дождя закроет глаза. Но Слуга не сделал этого, он
упорно держал глаза открытыми и смотрел на человека с топором,
его лицо было почти лишено выражения, а если что и можно было
прочитать на нем, то это было не то сострадание, не то
насмешка. В бешенстве Маро отбросил топор. -- Не могу! --
пробормотал он, прорвался сквозь круг достойнейших и исчез в
толпе. Кое-кто тихонько засмеялся. Родоначальница вся побелела
от гнева, злясь на трусливого, ни на что не пригодного Маро не
меньше, чем на этого высокомерного заклинателя дождя. Она
кивнула одному из старейшин, почтенному, тихому человеку,
который стоял, опираясь на свой топор, и, видимо, стыдился
этого недостойного зрелища. Он шагнул вперед, коротко и
дружелюбно кивнул жертве (они знали друг друга с детства), и
теперь Слуга с готовностью закрыл глаза и слегка наклонил
голову. Старик ударил его топором, жертва рухнула наземь. Туру,
новый заклинатель дождя, не в силах был произвести ни звука,
лишь жестами он показал, что надо делать дальше, и вскоре вырос
костер, и на него положили мертвое тело. Торжественный ритуал
извлечения огня с помощью двух освященных палочек был первым
актом Туру на его новом посту.
хотя и весьма обременен годами, жил в городе Газа человек по
имени Иосиф Фамулус, до тридцатой своей весны ведший жизнь
мирскую и читавший языческие книги, однако затем, через
женщину, которой домогался, он познал божественное учение и
сладость христианских добродетелей, принял святое крещение,
отрекся от своих грехов и долгие годы просидел у ног
пресвитеров своего города, с жадным любопытством внимая столь
любимым всеми рассказам о жизни благочестивых пустынников,
покуда в один прекрасный день, уже тридцати шести лет от роду,
не ступил на тот путь, который прошли до него святые Павел и
Антоний{3_2_2_02}, а за ними и многие праведники. Он передал
остаток своего достояния старейшинам, дабы те разделили его
между бедняками общины, простился у городских ворот с близкими
своими и ушел из города в пустыню, из опостылевшего мира -- в
скудную жизнь кающихся отшельников.
молитве кожу с колен о камни и песок, он воздерживался от пищи
до захода солнца, чтобы затем сжевать свою горстку фиников;
бесы донимали его искушениями, насмешками и соблазнами, он
оборонялся молитвою, аскезой, отречением от самого себя,
подобно тому как мы читаем это в жизнеописаниях святых отцов.
Долгие ночи проводил он без сна, следя за звездами, но и звезды
вводили его в соблазн, и смущение, он узнавал астральные
фигуры, по которым некогда научился вычитывать истории богов и
подобия человеческого естества, -- наука, безусловно
отвергавшаяся пресвитерами, однако еще долго досаждавшая ему
видениями и мыслями из его языческих времен.
бил родник, зеленела трава, виднелся большой или малый оазис,
жили тогда отшельники, иные в полном уединении, иные небольшими
братствами, как это изображено на одной фреске пизанского
Кампо-Санто{3_2_2_03}; ратуя за жизнь в бедности и проповедуя
любовь к ближнему, они были приверженцами некой пламенной ars
moriendi{3_2_2_04} -- искусства умирания, умирания для мира и
для собственного "я", отшествия к нему, Спасителю, в светлое и
нетленное бытие. Их посещали ангелы и демоны, отшельники
слагали гимны, изгоняли бесов, врачевали и благословляли,
словно бы взяв на себя задачу возместить суетность, грубость,
похоть столь многих уже ушедших и столь многих грядущих веков
мощным порывом духовного горения и самоотречения, экстатическим
преизбытком воли к подвигу. Кое-кто из них, вероятно, владел
старинными приемами очищения, восходящими к язычеству,
средствами и упражнениями уже столетия практиковавшейся в Азии
науки одухотворять себя, но об этом не говорилось вслух, да
никто уже и не обучал этим приемам йогов, на них был наложен
запрет, которому христианство все больше и больше подвергало
все языческое.
горение породило особые дары, дар молитвы я врачевания
возложением рук, дар пророчества и изгнания бесов, дар суда и
кары, утешения и благословения. И в душе Иосифа дремал некий
дар, и с годами, когда волосы его поредели, дар этот созрел. То
был дар слушания{3_2_2_05}. Стоило кому-нибудь из отшельников
или гонимому совестью мирянину явиться к Иосифу и рассказать о
своих поступках, страданиях, искушениях и ошибках, рассказать о
своей жизни, о своем стремлении к добру и своем поражении или о
своих утратах, о горе своем и печали, как Иосиф открывал
кающемуся слух и сердце, словно хотел вобрать в себя все горе
его и заботы, скрыть их в себе и отпустить его уже
освобожденным и успокоенным. Постепенно за эти долгие годы
Иосиф целиком ушел в свою службу, превратившись в орудие, в
некое ухо, к которому люди обращаются с доверием. Великое
терпение, какая-то завораживающая кротость и молчаливость были
его добродетелями. И люди все чаще стали приходить к нему,
чтобы выговориться, скинуть с себя накопившиеся горести, но
иному кающемуся так и недоставало смелости, решимости для
признания, хоть он и проделал немалый путь до тростникового
шалаша Иосифа. Прибыв, он принимался юлить, стыдился, словно
дорожил своими грехами, вздыхал и долго отмалчивался после
приветствия, а он, Иосиф, бывал со всеми одинаков -- охотно или
против воли, торопясь или запинаясь, выдавали пришельцы свои
тайны, со злобою или гордыней расставались с ними. Для него все
были равны: обвинял ли человек бога или самого себя,
преуменьшал или преувеличивал свои грехи и страдания,
Сертаков Виталий
Перумов Ник
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Эриксон Стивен
Херберт Фрэнк