теряя надежды на скорую встречу с мистифом.
площадке, пытался сориентироваться, куда идти дальше. Потом он спросил:
только к своему проводнику, но и к самому себе.
2
Тез-рех-от, которого подстрелили в тот момент, когда он помечал крестом
очередной поворот в лабиринте внутренних двориков. Это была его идея
пометить маршрут, для того, чтобы ускорить возвращение после того, как дело
будет сделано.
проникли на территорию дворца. - Стоит ему пасть, рухнут и они. Надо будет
покинуть дворец очень быстро, если мы не хотим быть похоронены заживо.
которую сам же своим хохотом в зале суда признал смертельной, был уже
достаточно странным, но это дальнейшее проявление оптимизма уже граничило с
шизофренией. Его внезапная гибель отняла у Пая не только неожиданного
союзника, но и возможность когда-нибудь спросить у него, почему он решил
участвовать в покушении. Но это была далеко не единственная загадка,
связанная с этим предприятием. Странным казалось и то ощущение
предопределенности, которое слышалось в каждой фразе, словно приговор был
вынесен задолго до того, как Пай и Миляга появились в Изорддеррексе, и любая
попытка пренебречь им могла вызвать гнев судей, более могущественных, чем
Кулус. Подобное ощущение склоняло к фатализму, и хотя мистиф и поддержал
Тез-рех-ота в его намерении пометить маршрут, у него было очень мало иллюзий
по поводу их возвращения. Он гнал от себя мысли о тех утратах, которые
принесет с собой смерть, пока его оставшийся товарищ по имени Лу-чур-чем -
чистокровный Эвретемек с иссиня-черной кожей и двумя зрачками в каждом глазу
- не заговорил на эту тему первый. Они шли по коридору, расписанному
фресками с изображением города, который Пай некогда называл домом. Улицы
Лондона были представлены такими, какими они были в тот век, когда мистиф
родился на свет: они были заполнены торговцами голубями, уличными актерами и
щеголями.
еще больше. Я ни о чем не жалею.
были выполнены не особенно искушенной рукой, они пробудили воспоминания
мистифа, и он вновь представил суету и шум тех улиц, по которым бродили они
с Маэстро в те ясные, многообещающие дни перед Примирением. Вот
фешенебельные улицы Мейфера, вдоль которых тянутся ряды прекрасных
магазинов, посещаемых еще более прекрасными женщинами, вышедшими из дома за
лавандой, мантуанским шелком и белоснежным муслином. А вот - столпотворение
Оксфорд-стрит, на которой с полсотни продавцов шумно расписывают достоинства
своих товаров - тапочек, дичи, вишен и имбирных пряников, - ведя непрерывную
борьбу за место на мостовой и в воздухе - для своих криков. И здесь тоже
была ярмарка - скорее всего святого Варфоломея, где и при свете дня греха
было больше, чем в Вавилоне под покровом ночи.
заметить, где один стиль кончается и начинается другой.
цвета? Разве что Автарх просто выкрадывал художников из Пятого Доминиона.
заковал в цепи целые народы, чтобы построить этот дворец.
подавлял их. Сжигал университеты, вешал теологов и радикалов. У него была
мертвая хватка. И у него была Ось, а большинство людей верит, что это
означает поддержку и одобрение со стороны Незримого. Если бы Хапексамендиос
не хотел, чтобы Автарх правил в Изорддеррексе, то разве позволил бы Он
перевезти туда Ось? Так они говорят. И я не... - Лу-чур-чем запнулся,
увидев, что Паи остановился.
выполнить его в одиночку.
хочу получить удовлетворение.
картины. - Твое удовлетворение или успех в том деле, ради которого мы
здесь?
Кулус, только грубее.
убить его своей рукой. Таков был приговор суда.
увидеть труп Автарха. Я хочу посмотреть ему в лицо.
тебя сделать. Я говорю серьезно, Лу-чур-чем. На этом месте мы с тобой должны
расстаться.
отсюда живым, я сам убью тебя, клянусь, я убью тебя!
спиной и гордо отправился назад по коридору, оставив Пая наедине с фреской,
от которой сердце его забилось быстрее и дыхание участилось.
Варфоломея в такой обстановке, так далеко во времени и в пространстве от тех
мест, которые послужили им натурой, Паю, возможно, и удалось бы подавить
подозрение (оно принялось подтачивать его изнутри в тот момент, когда
Лу-чур-чем заговорил о восстании) о том, что все это - не просто случайное
совпадение, если бы последняя работа этого цикла не оказалась бы такой
непохожей на всю предыдущие. Все они представляли собой бытовые сценки,
бесчисленное множество раз воспроизводившиеся в сатирических гравюрах и на
картинах. О последней работе этого никак нельзя было сказать. На всех
остальных были изображены общеизвестные места и улицы, слава о которых давно
разнеслась по всему миру. К последней работе это не относилось. На ней была
изображена ничем не примечательная улица в Клеркенуэлле - чуть ли не
захолустье, которое, как предположил Пай, едва ли хоть раз вдохновило перо
или кисть какого-нибудь художника из Пятого Доминиона. Но вот она была перед
ним, эта улица, воспроизведенная в самых мельчайших подробностях.
Гамут-стрит, с точностью до кирпичика, до самого последнего листочка. А на
ней, гордясь своим местом в центре картины, стоял дом ь28, дом Маэстро
Сартори.
крыше, на его крыльце грызлись собаки. А между драчунами и влюбленными
возвышался и сам дом, благословленный пятнами солнечного света, в которых
было отказано его соседям. Парадная дверь была закрыта, но окна верхнего
этажа были распахнуты настежь, и художник изобразил в одном из них
смотревшего на улицу человека. Тень, падающая на его лицо, была слишком
густой, чтобы разглядеть его черты, но объект его пристального
рассматривания не вызывал сомнений. Им была девушка в окне дома напротив,
сидевшая у зеркала с собачонкой на коленях. Пальцы ее выискивали в банте
ленту, которая стягивала ее корсаж. На улице между красавицей и влюбленным
вуайеристом было изображено несколько деталей, которые художник мог
почерпнуть только из первых рук. По тротуару прямо под окном девушки
шествовала небольшая процессия детей из приюта, который содержался на деньги
местного церковного прихода. Они были одеты во всем белом и несли свои
прутики. Шли они неровным шагом под присмотром церковного старосты - грубого
верзилы по имени Уиллис, которого Сартори как-то раз избил до бесчувствия за
жестокость по отношению к своим подопечным. Из-за дальнего угла выезжал
экипаж Роксборо, в который был запряжен его любимый гнедой конь Белламар,
названный так в честь графа Сен-Жермена, который обманул половину всех
женщин Венеции, действуя под этим псевдонимом. Хозяйка выпроваживала драгуна
Василенко Иван
Контровский Владимир
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Березин Федор
Соломатина Татьяна