потерей, как и Чарити собралась покинуть родительский дом. Она выросла на
глазах у Тома, если можно так выразиться, и он не представлял обеих сестер
отдельно от Пекснифа и от самого себя; они были неразрывно связаны с
добродетелями Пекснифа н с преданностью Тома. Не в силах перенести эту
потерю, он за всю ночь не спал и двух часов, ворочаясь с боку на бок и
обдумывая эти сокрушительные перемены.
приснилась эта сомнительная новость; однако нет: сойдя вниз, он увидел, как
там увязывают чемоданы и укладывают сундуки, снаряжая в дорогу мисс Чарити,
что продолжалось весь день. Задолго до отправления вечернего дилижанса мисс
Чарити торжественно положила на стол в гостиной свои ключи, милостиво
распрощалась со всеми домочадцами и покинула родительский кров, - за что, по
наблюдениям некоторых нечестивцев, служанка мистера Пекснифа в следующее
воскресенье усиленно благодарила в церкви бога.
ГЛАВА XXXI
выполняет свою обязанность перед обществом
ее преемницы, ибо она тоже имеет отношение к церкви. К той самой церкви,
которая нередко упоминалась на страницах нашего повествования и где Том Пинч
безвозмездно играл на органе.
мистеру Пекснифу, который прогуливался в одиночестве, случилось забрести на
кладбище. Как раз в то время когда он прохаживался между надгробными
плитами, подыскивая среди эпитафий какое-нибудь подходящее изречение - ибо
он никогда не упускал возможности пополнить запас поучительных сентенций, с
тем чтобы преподнести их кому-нибудь при случае, - Том Пинч начал играть на
органе. Том забегал в церковь, как только находилось свободное время, ибо
орган был маленький, несложного устройства, мехи его приводились в действие
ногами органиста, и никаких помощников при этом не требовалось. Хотя, если
бы понадобилось помогать Тому, ни один мужчина или мальчишка во всей
деревне, включая и сторожа при шлагбауме, не отказался бы помочь и раздувал
бы мехи до полного изнеможения.
степени. Он ко всему относился терпимо и часто сам об этом говорил. Вообще
же он считал музыку забавой для бездельников, как раз по плечу Тому. Но к
игре Тома на церковном органе он относился в высшей степени снисходительно,
прямо-таки покровительственно; ибо, когда Том играл на нем по воскресеньям,
мистеру Пекснифу, по беспредельной его отзывчивости, чудилось, будто это он
сам играет, оказывая благодеяние прихожанам. Так что если не предвиделось
другой возможности выжать из Тома что-нибудь за его жалованье, мистер
Пексниф милостиво разрешал ему по-упражняться на органе. За такое внимание
Том был ему очень благодарен.
прогулку. Он не обладал тем, что называется музыкальным слухом, однако знал,
какая музыка успокоительно действует на его душу: именно такая, какую он
слышал теперь, напоминавшая ему мелодичный храп. Он подошел к церкви и за
косым переплетом окна при входе увидел Тома, игравшего на органе очень
выразительно и с чувством.
старый дубовый потолок с поперечными балками, на древние стены, на
мемориальные доски и на растрескавшиеся плиты пола. Листья плюша легонько
постукивали в окна на противоположной стороне, и солнце заглядывало только в
одно из них, оставляя всю церковь в соблазнительной тени. Но самым приятным
местом во всем храме была скамья с красными занавесями и мягкими подушками,
где сельские сановники (первым и главным из которых был мистер Пексниф)
восседали по воскресеньям. Место мистера Пекснифа было в уголке,
замечательно удобном уголке, где лежал его большой молитвенник,
величественно раскинувшись на пюпитре во всю ширину своего ин-кварто *.
Мистер Пексниф решил войти и отдохнуть.
потому, что он и всегда ходил тихо, отчасти потому, что мистер Пинч играл
торжественную мелодию, отчасти же потому, что он хотел появиться перед ним
неожиданно, когда Том перестанет играть. Открыв дверцы почетной скамьи,
окруженной высоким барьером, мистер Пексниф проскользнул внутрь, запер их за
собой, уселся на обычное место, протянул ноги на скамеечку и приготовился
слушать.
здесь, где одной силы ассоциаций, казалось, было достаточно, чтобы не дать
ему уснуть; тем не менее он задремал. Он не пробыл и пяти минут в этом
уютном уголке, как уже начал кивать головой. Потом очнулся, но не прошло и
минуты, как голова его опять склонилась на грудь. Не успевал он сонно
раскрыть глаза, как снова погружался в дремоту. Так он то засыпал, то снова
просыпался, пока, наконец, не затих совсем и не сделался недвижим, как сама
церковь.
представление о том, что это орган, и не мог бы отличить его от мычания
быка. Спустя некоторое время ему начали, также сквозь сон, слышаться
какие-то голоса, и, почувствовав праздное любопытство к разговору, он открыл
глаза.
скамью, собирался уже снова погрузиться в сон, как вдруг понял, что в церкви
действительно звучат голоса, тихие голоса, оживленно беседующие где-то
рядом, и эхо что-то шепчет им в ответ. Он встряхнулся и прислушался.
бодр, как никогда в жизни. Широко открыв глаза и рот и наставив уши, он с
величайшей осторожностью слегка подался вперед и, придерживая занавес рукой,
выглянул наружу.
они разговаривают. Высунув голову до подбородка, так что она напоминала
голову гильотинированного, и готовый тотчас же спрятаться, если кто-нибудь
из них обернется, он стал прислушиваться. Он прислушивался - с таким
напряженным вниманием, что даже волосы и углы воротничка у него
встопорщились, словно помогая ему.
Нью-Йорка. Но не тревожьтесь, очень возможно, что они уехали куда-нибудь
далеко, откуда почта ходит редко и нерегулярно. Он писал в том же письме,
что это вполне возможно даже и там, куда они собирались поехать, - в Эдеме,
вы же знаете.
что дурные вести доходят скорее всего, и если б что-нибудь случилось с
Мартином, вы бы давно об этом услышали. Как часто мне хотелось сказать вам
это, - продолжал Том в смущении, которое очень к нему шло, - только вы ни
разу не дали мне возможности.
решаюсь вам довериться, мистер Пинч.
мне в голову. И конечно, если бы пришла, я сейчас же отогнал бы ее, как
несправедливую по отношению к вам. Я понимаю, насколько вам трудно, если вам
приходится доверяться мне, - сказал Том, - но я не пожалел бы жизни, чтобы
вы хоть один день прожили спокойно, право не пожалел бы!
брал на себя смелость предупреждать ваши желания. В другое время мне
казалось, что вы по своей доброте стараетесь держаться подальше от меня.
Том, - но я боялся, вдруг вы предположите, будто я... будто я настолько
восхищаюсь вами, что это угрожает моему спокойствию, и оттого не позволяете
себе пользоваться даже самой незначительной помощью с моей стороны. Если
такая мысль когда-нибудь возникнет у вас - пожалуйста, прогоните ее. Мне
немного нужно для счастья, и я буду жить здесь, довольный своей судьбой, и
после того, как вы с Мартином меня забудете. Я беден, робок, неловок, совсем
не светский человек; думайте обо мне так, как вы стали бы думать о
каком-нибудь старом монахе!
множились на свете монахи, хотя такого правила нет в их суровой арифметике.
сказать вам, как ваша доброта меня трогает. Я ни разу не оскорбила вас ни
малейшим сомнением и ни на минуту не переставала чувствовать, что вы именно
такой, каким рисовал вас Мартин, и даже много лучше. Без вашей молчаливой
заботы и дружбы моя жизнь здесь была бы несчастливой. Но вы стали моим
добрым ангелом и пробудили в моем сердце благодарность, надежду и мужество.
головой, - как эти каменные херувимы на могильных плитах; не думаю, чтобы
много нашлось ангелов такого образца. Но мне хотелось бы знать (если только
это можно), почему вы так долго молчали о Мартине?
он никогда ничего дурного о нас не подумает! Это лучший из людей. Чем
спокойней вы будете, тем ему приятнее. Боже мой, вам нечего бояться
Пекснифа. Он не какой-нибудь соглядатай.
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Ларссон Стиг
Пехов Алексей
Орлов Алекс
Роллинс Джеймс