случилось с этой девушкой, случается каждый год с тысячами. Это было только
падение, и для него она родилась.
дочка!
Элис Марвуд, еще молодая, но уже покинутая и отверженная. И ее судили и
вынесли приговор. Ах, боже мой, как рассуждали об этом джентльмены в суде! И
как внушительно говорил судья о ее долге и о том, что она употребила во зло
дары природы, как будто он не знал лучше других, что эти дары были для нее
проклятьем! И как поучительно он толковал о сильной руке закона! Да, не
очень-то сильной оказалась эта рука, чтобы спасти ее, когда она была
невинной и беспомощной жалкой малюткой! И как это все было торжественно и
благочестиво! Будьте уверены, я часто думала об этом с тех пор.
сравнению с которым вой старухи показался музыкой.
отправили обучаться долгу туда, где в двадцать раз меньше помнят о долге и
где в двадцать раз больше зла, порока и бесчестья, чем здесь. И Элис Марвуд
вернулась женщиной. Такой женщиной, какой надлежало ей стать после всего
этого. В свое время опять раздадутся, по всей вероятности, торжественные и
красивые речи, опять появится сильная рука, и тогда настанет конец Элис
Марвуд. Но джентльменам нечего бояться, что они останутся без работы! Сотни
жалких детей, мальчиков и девочек, подрастают на любой из тех улиц, где
живут эти джентльмены, и потому они будут делать свое дело, пока не сколотят
себе состояние.
притворилась очень огорченной, или, быть может, в самом деле была огорчена.
желая прекратить этот разговор. - Я сказала достаточно. Что бы мы с вами ни
делали, но о долге мы больше говорить не будем. Думаю, что у вас детство
было такое же, как у меня. Тем хуже для нас обеих. Я не хочу обвинять вас и
не хочу защищать себя; зачем мне это? С этим покончено давным-давно. Но
теперь я женщина, не девочка, и нам с вами незачем выставлять напоказ свою
жизнь, как это сделали те джентльмены в суде. Нам она хорошо известна.
какую даже в минуты самые для нее невыгодные не мог бы не заметить и
невнимательный зритель. Когда она погрузилась в молчание, лицо ее, прежде
искаженное волнением, стало спокойным, а в темных глазах, устремленных на
огонь, угасло вызывающее выражение, уступив место блеску, смягченному чем-то
похожим на скорбь; потускневшее сияние падшего ангела озарило на мгновение
ее нищету и усталость.
через стол иссохшую руку и, убедившись, что дочь не отстранилась, коснулась
ее лица и погладила по голове. Почувствовав, кажется, что эти ласки старухи
были искренни, Элис не шевелилась; и та, осторожно приблизившись к дочери,
заплела ей волосы, сняла с нее мокрые башмаки, если только можно было
назвать их башмаками, накинула ей на плечи какую-то сухую тряпку и смиренно
суетилась вокруг нее, постепенно узнавая прежние ее черты и выражение лица и
бормоча себе что-то под нос.
довольно долго и, наконец, окинула взглядом комнату.
бы оно ни было, зародилось давно, когда в разгар унизительной борьбы за
жизнь она впервые заметила красоту дочери. Быть может, ее страх имел
какое-то отношение к тому прошлому, о котором она только что слышала. Во
всяком случае, она стояла покорно и почтительно перед дочерью и жалобно
понурила голову, словно умоляя избавить ее от новых упреков.
отнимала какую-нибудь мелочь у детей, но не часто. Я бродила по
окрестностям, милая, и кое-что знаю. Я следила.
покорно.
память о моей бедной дочке за океаном!
внимательное и строгое лицо, обращенное к ней, - я встретила случайно его
маленькую дочку.
него нет детей.
мистера Домби. С тех пор, дорогая, я их часто видела. Я видела его.
испугалась, что дочь ее ударит. Но хотя лицо дочери было обращено к ней и
горело безумным гневом, она сидела неподвижно и только все крепче и крепче
прижимала руки к груди, словно хотела их удержать, чтобы не причинить вреда
себе или другим в слепом порыве бешенства, внезапно овладевшего ею.
кулаком.
ним, и он говорил со мной. Я сидела и смотрела ему вслед, когда он шел по
длинной аллее; и с каждым его шагом я проклинала его душу и тело.
неистовой злобой. Казалось, грудь ее готова разорваться от ярости. Усилия,
которые она делала, чтобы сдержать ее и обуздать, были не менее страшны, чем
сама ярость, и не менее красноречиво свидетельствовали о необузданном нраве
этой женщины. Но ее усилия увенчались успехом, и, помолчав, она спросила:
О, мы можем пожелать ему счастья! Мы можем им всем пожелать счастья! -
вскричала старуха в сильном возбуждении. - Нам всем эта женитьба принесет
счастье. Попомни мои слова.
ковыляя к шкафу. - А здесь мало что найдется, и тут тоже, - она опустила
руку в карман и выложила на стол несколько полупенсовиков, - да, тут тоже.
Элис, милочка, у тебя нет денег?
когда она задавала этот вопрос и следила за тем, как дочь достает из-за
пазухи недавно полученный подарок, бросило свет на отношения между матерью и
дочерью едва ли менее яркий, чем слова, сказанные раньше дочерью.
милостыню.
склоняясь над столом, чтобы посмотреть на деньги, как будто не доверяя
дочери, которая все еще держала их в руке. - Гм! Шесть и шесть - двенадцать,
и шесть - восемнадцать... так... Нужно потратить их, и потратить расчетливо.
Пойду куплю чего-нибудь поесть и выпить.
ибо старость и нищета сделали ее не менее дряхлой, чем уродливой, - она
завязала дрожащими руками ленты старой шляпки и завернулась в изодранную
шаль, все с тою же алчностью глядя на деньги в руке дочери.
Вы мне так и не сказали.
шаль, - что любви там вовсе нет, моя милочка, но зато много гордости и
ненависти. Счастье в том, что между ними нелады и борьба, и им грозит
опасность - опасность, Элис!
Пусть кое-кто смотрит в оба! Пусть кое-кто остерегается. Моя дочка, быть
может, еще попадет в хорошее общество.
невольно сжала руку, в которой были деньги, старуха засуетилась, чтобы
поскорее их получить, и торопливо добавила:
на деньги, поцеловала их, прежде чем с ними расстаться.
меня! Я это часто делаю. О, они нам приносят столько добра! - И она прижала
к обвисшей груди потускневшие полупенсовики. - Столько всякого добра они нам
приносят, жаль только, что не текут к нам потоком!
делала это раньше, - ради той, которая мне их дала.
глаза вспыхнули, когда она взяла деньги. - Я тоже их целую ради того, кто