сломанных ребрах, он молчал, прищурясь, потом перебил, подсел ко мне,
послушал сердце и одобрительно буркнул. Я едва удержала улыбку - у него был
озорной вид, точно он раздумывал, не выкинуть ли ему какую-нибудь забавную
штуку? Две медсестры торопливо, но почтительно записали это бурканье. Потом
он вышел, и врачи, негромко и тоже почтительно переговариваясь, повалили за
ним.
умным лицом, в котором мелькало что-то мальчишеское, был профессор Ю.,
знаменитый хирург.
видя друг друга, две забинтованные куклы. Мы разговаривали, и я уже знала,
например, что моя соседка - военный врач, хирург, что она ранена где-то под
Ростовом. Она рассказала мне о своем сыне, а я - о своем. С помощью сиделки
мы обменялись фотографиями и, таким образом, увидели своих сыновей прежде,
чем друг друга. Мальчик был курчавый, с торчащими ушками, милый, но все-таки
не такой милый, как мой.
разговору я почему-то решила, что у нее круглое, добродушное лицо с
улыбающимися глазами. Ничуть не бывало! Когда мы наконец повернулись - я на
левый бок, она на правый, - я увидела одно из тех смелых, поражающих своей
сдержанной силой лиц, которых в жизни встречаешь немного. И какое там
добродушие - к Елизавете Сергеевне (так звали мою соседку) меньше всего
подходило это слово!
Сергеевну - в молодости - и одну подавальщицу в столовой зерносовхоза. И обе
они не только прекрасно знали, что они красавицы, но именно это заставляло
их говорить и думать так, а не иначе.
крупными сходящимися бровями. Ей было все равно, что, когда она нехотя
смеялась, становились видны такие удивительно ровные, с голубоватым отливом
зубы. И то, что врачи, осматривая ее, немного терялись, как будто она была
особенным существом, которому неловко было давать обыкновенный бром с
валерианой, - все это не имело для нее никакого значения. Я сказала, что она
смеялась нехотя. Это и было первое впечатление - все она делала как бы
нехотя, сдерживая раздражение и сердясь на себя. Сестры, ухаживая за ней,
немного робели, сиделки - я слышала - сердились на нее: "Подумаешь,
королева!" Она никогда не говорила ничего лишнего, и в этой определенности,
законченности было даже что-то неженское, резкое. Мне становилось неловко,
когда она двумя словами обрывала не в меру разговорившегося собеседника.
Елизавета Сергеевна живо поправилась бы, если бы начальство позволило
прибавить двести граммов беленькой к больничному рациону. Все засмеялись, а
она даже бровью не повела. Офицер, взглянув на нее, неловко замолчал. И все
замолчали.
его все в тот же запомнившийся день. По-видимому, идиотическое равнодушие, в
котором я находилась так долго, очень напугало его, потому что, увидев меня
очнувшуюся, он с трудом удержался от слез. Зато я не удержалась!
запавшие, испуганные. Он принес бульон, который сам сварил в лаборатории, и
сказал, чтобы я не беспокоилась ни о чем: Павлик здоров, мама пишет часто.
Вчера звонил Малышев, справлялся обо мне и просил передать, что группа,
работавшая в Сталинграде, представлена к награждению. С продовольствием -
хорошо. На фронте - тоже хорошо, наши наступают.
наигранной бодростью, что я испугалась, что все эти новости - сплошное
вранье, не только фронтовые. О том, что на фронте плохо, что мы отдали
Новороссийск и бои идут в самом Сталинграде, я знала.
какой-то эгоистической бережностью обходила я в эти дни все, что могло
огорчить меня. Мне нужно было поправиться скоро, очень скоро! Поправиться и,
едва позволят врачи, вернуться к работе. Коломнин уже перестраивал
лабораторию на плесневой "крустозинный" лад.
ДАВНО ПОРА
Андрей ушел и наступило то спокойное предвечернее время, когда нас не
кормили, не лечили и дневные сиделки перед уходом домой занимались не
нашими, а своими делами.
что-то совсем другое.
да?
в том, что мне показалась знакомой эта фамилия.
что он напомнил мне одного человека.
сдержанная Елизавета Сергеевна мгновенно исчезла куда-то, а вместо нее
появилась совсем другая женщина, живая, вдруг вспыхнувшая, с широко
открытыми глазами, с изменившимся от волнения лицом.
глаза. - Вы не знаете, где он теперь?
справиться с волнением, а я... Мне вспомнился тот вечер в Ростове, когда мы
с Митей остались одни, и он показал мне разорванный и склеенный портрет
Глафиры Сергеевны. Мы сидели на балконе, фонари нежно и ярко освещали
нарядные липы бульвара, и я чувствовала, что о своей "тяжелой болезни" он
может говорить только со мной. "Меня познакомили здесь с одной женщиной, -
сказал он тогда. - И мне показалось... "
врач-хирург, ученица Б. Я спросила: "Красивая?" Он ответил: "Да. Очень".
Фома Гордеев был виноват в том, что эта фамилия показалась мне такой
знакомой! Я услышала ее от полусумасшедшей сестры в Красноводске, которая
рассказала о том, как некая доктор Гордеева спрятала Митю в подвале, а потом
бежала с ним к партизанам.
нетерпением, и я стала торопливо говорить о Мите, так торопливо, точно была
виновата перед этой женщиной, которая, быть может, была бесконечно ближе
Мите, чем я.
письмо, да и то какое-то беглое. Все-таки можно понять, что он был где-то у
немцев в тылу, потому что пишет, что прошел пешком больше тысячи километров.
Андрей придет послезавтра, я попрошу его принести это письмо. Очень беглое,
вы увидите - все о нас спрашивает, а о себе - два слова. Когда вы видели его
в последний раз? Это правда, что вы спрятали его в каком-то подвале, а потом
бежали с ним из Ростова?
чтобы моя соседка смеялась. Теперь услышала - когда спросила ее об этой
истории.
не виделись. Это было второго июля.
только подумала и не спросила.
забинтованную, трогательно-красивую, с темными большими глазами. Я
рассказывала о Мите и думала: "Да, милая. И красивая. И давно пора. И
прекрасно".
меня. Хороший человек, очень спокойный и все прощал, только одно требовал -
чтобы я говорила правду.
Зыков Виталий
Курылев Олег
Суворов Виктор
Корнев Павел
Березин Федор
Контровский Владимир