мы уже прошли по ней сколько лет, сколько тысяч километров, и впереди еще
она смердит, и справа, и слева, мы окружены ею со всех сторон. Поэтому
такой ограниченной в пространстве кажется маленькая колонна горьковцев, у
которой сейчас нет ничего материального: ни коммуникации, ни базы, ни
родственников - Трепке оставлено навсегда, Куряж еще не завоеван.
нами. Из ворот выбежал в трусиках Ваня Зайченко, на секунду остолбенел на
месте и стрелой полетел к нам под горку. Я даже испугался: что-нибудь
случилось, но Ваня круто остановился против меня и взмолился со слезами,
прикладывая палец к щеке:
поймал мой внимательный взгляд, вытер слезу и улыбнулся горячо,
выдыхая облегченно волнение.
Бесконечная масса куряжан была выстроена в несколько рядов, и перед нею
замер и поднял руку для салюта Горович.
семи-восьми метров. Ряды куряжан, наскоро сделанные Петром Ивановичем,
оказались, конечно, скоропортящимися. Как только остановилась наша
колонна, ряды эти смешались и растянулись далеко от ворот до собора,
загибаясь в концах и серьезно угрожая нам охватом с флангов и даже полным
окружением.
обалдения, вторые - в порядке дисциплины в строю при знамени. До сих
пор куряжане видели колонистов только в передовом сводном, всегда в
рабочем костюме, достаточно изнуренными, пыльными и немытыми. Сейчас перед
ними протянулись строгие шеренги внимательных, спокойных лиц, блестящих
поясных пряжек и ловких коротких трусиков над линией загоревших ног.
ухватить и запечатлеть в сознании какой-то основной тон в выражении
куряжской толпы, но мне не удалось этого сделать. Это уже не была
монотонная, тупая толпа первого моего дня в Куряже. Переходя взглядом от
группы к группе, я встречал все новые и новые выражения, часто даже
совершенно неожиданные. Только немногие смотрели в равнодушном нейтральном
покое. Большинство малышей открыто восхищалось - так, как восхищаются они
игрушкой, которую хочется взять в руки и прелесть которой не вызывает
зависти и не волнует самолюбия. Нисинов и Зорень стояли, обнявшись, и
смотрели на горьковцев, склонив на плечи друг другу головы, о чем-то
мечтая, может быть, о тех временах, когда и они станут в таком же
пленительном ряду и так же будут смотреть на них замечтавшиеся "вольные"
пацаны. Было много лиц, глядевших с тем неожиданно серьезным вниманием,
когда толпятся на месте возбужденные мускулы лица, а глаза ищут скорее
удобного поворота. На этих лицах жизнь пролетала бурно; через десятые доли
секунды этого лица уже что-то рассказывали от себя, выражая то одобрение,
то удовольствие, то сомнение, то зависть. Зато медленно-медленно
растворялись ехидные мины, заготовленные заранее, мины насмешки и
презрения. Еще далеко заслышав наши барабаны, эти люди засунули по
карманам руки и изогнули талии в лениво-снисходительных позах. Многие из
них сразу были сбиты с позиций великолепными торсами и бицепсами первых
рядов горьковцев: Федоренко, Корыто, Нечитайло, против которых их
собственные фигуры казались жидковатыми. Другие смутились попозже, когда
стало слишком очевидно, что из этих ста двадцати самого маленького нельзя
тронуть безнаказанно. И самый маленький - Синенький Ванька - стоял
впереди, поставив трубу на колено, и стрелял глазами с такой свободой,
будто он не вчерашний беспризорный, а путешествующий принц, а за ним
почтительно замер щедрый эскорт, которым снабдил его папаша король.
немедленно уничтожить и семиметровое расстояние между двумя лагерями и
взаимное их разглядывание.
составляем один коллектив, который называется: трудовая колония имени
Горького. Каждый из вас должен всегда это помнить, каждый должен
знать, что он - горьковец, должен смотреть на другого горьковца, как на
своего ближайшего товарища и первого друга, обязан уважать его, защищать6
помогать во всем, если он нуждается в помощи, и поправлять его, если он
ошибается. У нас будет строгая дисциплина. Дисциплина нам нужна потому,
что дело наше трудное и дела у нас много. Мы его сделаем плохо, если у нас
не будет дисциплины.
богатеть, учиться, пробивать дорогу для себя и для будущих горьковцев, что
нам нужно жить правильно, как настоящим пролетариям, и выйти из колонии
настоящими комсомольцами, чтобы и после колонии строить и укреплять
пролетарское государство.
горьковцы слушали меня несколько рассеяно, может быть потому, что мои
слова не открывали для них ничего нового, все это давно сидело крепко в
каждой крупинке мозга.
обращения к ним, гораздо более горячие и убедительные? Какая трудная наука
эта педагогика! Нельзя же допустить, что они слушали меня только потому,
что за моей спиной стоял горьковский легион, или потому, что на правом
фланге этого лениона неподвижно и сурово стояло знамя в атласном чехле?
Этого нельзя допустить, ибо это противоречило бы всем аксиомам и теоремам
педагогики.
имени Горького; за эти полчаса колонисты должны познакомиться друг с
другом, пожать друг другу руки и прийти вместе на собрание. А сейчас, как
полагается, отнесем наше знамя в помещение...
оправдались. Они разлетелись из строя, как заряд дроби, и бросились бегом
к спальням, клубам и мастерским. Куряжане не обиделись таким невниманием и
побежали вдогонку, только Коротков стояли среди своих приближенных, и они
о чем-то потихоньку разговаривали. У стены собора сидели на могильных
плитах Брегель и товарищ Зоя. Я подошел к ним.
явлением.
медленно и тяжело входило наше свиное стадо. Оно шло тремя группами:
впереди матки, за ними молодняк и сзади папаши. Их встречал, осклабясь в
улыбке, Волохов со своим штабом, и Денис Кудлатый уже любовно почесывал за
ухом у нашего общего любимца, пятимесячного Чемберлена, названного так в
память о знаменитом ультиматуме этого деятеля.
вошли занятые увлекательной беседой Ступицын, Шере и Халабуда. Халабуда
размахивал одной рукой, а другой прижимал к сердцу самого маленького и
самого розового поросенка.
пе. - Если у них и люди такие, как свиньи, толк будет, будет, я тебе
говорю.
людей?
людей - обойдутся.
этом не свиновод Макаренко, а педагог Макаренко?
этот день отвечать такой же откровенной грубостью:
что ему тупые положения?
воспитывать по образцу свиней#29.
засверлили мое существо со скоростью двадцати тысяч оборотов в секунду. Я
даже испугался. Но в эту минуту прибежал со своей трубой румяный,
возбужденный Синенький и залепетал приблизительно с такой же скоростью: