еще водил языком по зубу, внушавшему ему опасения, то лицо у него делалось
такое, словно его трясла лихорадка.
Будденброков, к которому целиком перешла практика старого доктора Грабова,
слабое здоровье Ганно и постоянная его бледность были обусловлены весьма
серьезной причиной: его организм, к сожалению, в далеко не достаточном
количестве вырабатывал жизненно важные красные кровяные шарики. Впрочем,
для борьбы с этим существовало отличное средство, которое доктор Лангхальс
и прописывал ему в изрядных дозах, - рыбий жир, чудодейственный густой
желтый рыбий жир; его надлежало принимать дважды в день с фарфоровой
ложки. Подчиняясь категорическому распоряжению сенатора, Ида Юнгман
любовно, но строго следила за неуклонным выполнением этого предписания.
Сначала Ганно рвало после каждого приема и желудок его, видимо,
отказывался усваивать чудодейственный рыбий жир, но постепенно мальчик
привык к нему: если, проглотив очередную дозу, сразу же затаить дыханье и
разжевать кусочек ржаного хлеба, то он был даже и не так противен.
недостатка в красных кровяных шариках, "вторичными явлениями", как говорил
доктор Лангхальс, рассматривая свои ногти. Но и эти "вторичные явления"
надлежало пресекать в самом основании. Для того чтобы следить за зубами,
пломбировать и, если нужно, удалять их, существовал на Мюленштрассе г-н
Брехт со своим Иозефусом; а чтобы регулировать пищеварение, на свете
имелось касторовое масло, - если принять столовую ложку этого отменного,
густого серебристого касторового масла, которое, как юркая ящерица,
проскальзывает в горло, то еще дня три во рту, что ты ни делай,
чувствуется его вкус и запах. Ах, почему все это так нестерпимо противно?
Только однажды, - Ганно в тот раз совсем расхворался, слег в постель, и с
сердцем у него обстояло очень уж неблагополучно, - доктор Лангхальс не без
некоторых колебаний прописал ему лекарство, которое доставило мальчику
истинное наслаждение и удивительно благотворно на него подействовало: это
были пилюли с мышьяком. Ганно потом не раз спрашивал их, испытывая почти
нежное влечение к этим маленьким сладким, дарующим такую радость пилюлям.
Однако больше ему этого лекарства не давали.
Лангхальс был вполне согласен с сенатором, что их одних недостаточно для
того, чтобы сделать из маленького Иоганна жизнестойкого и закаленного
мужчину, если сам он не приложит для этого никаких усилий. Существовали,
например, гимнастические игры, в летнее время еженедельно устраивавшиеся в
"Бургфельде" под руководством учителя гимнастики г-на Фритше и дававшие
возможность городским мальчикам и юношам демонстрировать и развивать
смелость, силу, ловкость и присутствие духа. Однако Ганно, к величайшему
неудовольствию сенатора, не выказывал ничего, кроме неприязни, -
сдержанной, почти высокомерной неприязни, - к такого рода здоровым
развлечениям... Почему он не питает никакой симпатии к своим
одноклассникам и сверстникам, с которыми ему предстояло вместе жить и
действовать? Почему он вечно якшается с этим маленьким, плохо умытым Каем?
Кай - мальчик не плохой, но все его существование какое-то сомнительное, и
в будущем он вряд ли будет подходящим другом для Ганно. Всякий мальчик
должен стараться так или иначе снискать доверие и уважение своих
однокашников - тех, что подрастают вместе с ним и чья оценка впоследствии
будет играть решающую роль в его жизни. Взять хотя бы обоих сыновей
консула Хагенштрема, четырнадцати и двенадцати лет; отличные мальцы,
крепкие, сильные, хотя и заносчивые. Они устраивают настоящие кулачные бои
в окрестных рощах, считаются лучшими гимнастами в школе, плавают, как
морские львы, курят сигары и всегда готовы на любое бесчинство. Их боятся,
любят и уважают. Кузены этих мальчиков - сыновья прокурора Морица
Хагенштрема - менее крепкого сложения и более мягкого нрава, но отличаются
на другом поприще: они первые ученики в школе, честолюбивые,
исполнительные, тихие а усердные, как пчелы; снедаемые желанием всегда
быть первыми и получать лучшие отметки а классе, они с трепетом внимают
каждому слову учители. Они тоже безусловно внушают уважение своим менее
способным ленивым товарищам. А какое мнение о Ганно может составиться у
его одноклассников, не говоря уж об учителях? Ученик он более чем
посредственный и вдобавок рохля, отступающий перед всем, для чего
требуется хоть немного смелости, силы, резвости и задора. Когда бы сенатор
ни проходил мимо "балкона" третьего этажа, куда выходили двери трех комнат
- среднюю из них занимал Ганно, с тех пор как стал слишком большим, чтобы
спать в одной комнате с Идой Юнгман, - до него доносились либо звуки
фисгармонии, либо приглушенный, таинственный голос Кая, рассказывающего
какую-нибудь историю.
терпеть не мог дисциплины и порядка, которых там требовали.
Ничего веселого там делать не разрешается.
еще можно было бы подумать... Ну, да бог с ними, Кай, рассказывай дальше.
Ты никак не кончишь эту историю с кольцом, которое ты вытащил из болота...
продолжал свой рассказ.
местности, он скатился вниз по скользкому склону бесконечно глубокого
обрыва; на дне бездны, при тусклом, трепетном свете болотных огней ему
открылась черная топь, на поверхности которой то и дело с бульканьем и
хлюпаньем выскакивали серебристые пузырьки. Один из них, самый ближний -
тот, что лопался и тут же появлялся вновь, - имел форму кольца, и вот
его-то он, Кай, после долгих и опасных ухищрений, схватил рукой. И пузырек
не только не лопнул, а, напротив, превратился в гладкий и твердый
маленький обруч, надевшийся ему на палец. Не сомневаясь в чудесных
свойствах этого кольца, Кай и вправду с его помощью вскарабкался наверх по
отвесному и скользкому склону обрыва и неподалеку, в красноватой дымке,
увидел черный, мертвенно-тихий, строго охраняемый замок, куда он все-таки
проник и где, с помощью того же кольца, расколдовал и освободил от злых
чар многих несчастных пленников...
на фисгармонии. Рассказы Кая, если только в них не заключались
непреодолимые для сценического воспроизведения трудности, разыгрывались и
на сцене кукольного театра - конечно, с музыкальным сопровождением. На
гимнастические же игры Ганно отправлялся, только повинуясь настойчивым и
строгим приказаниям отца; и тогда с ним шел и маленький Кай.
в дощатых купальнях г-на Асмуссена внизу на реке. "Купаться! Плавать! -
заявил доктор Лангхальс. - Мальчику необходимо купаться и плавать". И
сенатор полностью с ним согласился. Но Ганно при малейшей возможности
старался уклониться от купанья, катка и гимнастических игр, - прежде всего
потому, что сыновья консула Хагенштрема, отличавшиеся во всех этих затеях,
постоянно против него злоумышляли и, хоть и жили в доме его бабушки,
никогда не упускали случая щегольнуть перед ним своей силой и помучить
его. Они щипали и высмеивали Ганно во время гимнастических игр, сталкивали
в сугроб на катке, с угрожающими криками подплывали к нему в купальне.
Ганно не делал попыток спастись от них, что, впрочем, ни к чему бы и не
привело. Худенький, с тонкими, как у девочки, руками, он стоял по пояс в
грязноватой, мутной воде, на поверхности которой плавали обрывки
водорослей, так называемой гусиной пажити, и, хмуро потупившись и слегка
скривив губы, смотрел, как они оба, уверенные в своей добыче, вспенивая
воду, сильными бросками приближались к нему. У них были мускулистые руки,
у этих Хагенштремов, которыми они цепко обхватывали Ганно и окунали с
головой, окунали много раз подряд, так что он успевал вдосталь наглотаться
грязноватой воды и потом долго еще не мог прийти в себя. Только раз он был
в какой-то мере отомщен. Как-то в послеобеденный час, когда оба
Хагенштрема уже довольно долго "топили" его, один из них, вдруг испустив
крик ярости и боли, высунул из воды свою мясистую ногу, из которой
крупными каплями сочилась кровь. А рядом с ним вынырнул Кай граф фон
Мельн. Каким-то неведомым путем раздобывши денег на плату за вход, он
незаметно подплыл к ним под водой и, словно маленькая злая собачонка,
вцепился зубами в ногу юного Хагенштрема. Его голубые глаза сверкали
из-под мокрых, падающих на лоб рыжеватых волос... Ах, ему пришлось-таки
поплатиться за свой поступок, бедному маленькому графу! Из воды он вылез с
сильно намятыми боками. Но зато и бойкий сын консула Хагенштрема здорово
хромал, возвращаясь домой.
в основном сводились отцовские попечения сенатора Будденброка. Впрочем, с
не меньшей заботливостью он пытался влиять и на духовное развитие сына,
знакомя мальчика с тем мирком, для которого он его предназначал.
собой в гавань и заставлял стоять возле себя у причала, когда беседовал с
грузчиками на смешанном датско-нижненемецком наречии, или в тесных,
сумрачных складских конторах, когда совещался с управляющими, или в
амбарах, где отдавал приказания рабочим, с протяжными криками поднимавшим
мешки с зерном на верхние настилы. Для самого Томаса Будденброка с детства
не было в мире лучшего места, чем этот уголок гавани, где среди судов,
амбаров и складов пахло маслом, рыбой, водой, смолой и промасленным
железом; и если его сын, бывая здесь, не выказывал ни радости, ни живого
интереса, то надлежало пробудить в нем эти чувства.
"Хальмштадт", "Фридерика Эвердик"... Ну, хорошо, что ты хоть эти названия
запомнил, мой мальчик, - все лучше, чем ничего. Среди рабочих, вон тех,
что поднимают мешки, много твоих тезок, друг мой, потому что их крестили
по твоему деду. А среди их ребятишек часто встречается имя мое и твоей