Чтение 116–й страницы книги ~Двадцатые годы~

Лето выдалось тяжкое, жару можно было бы перенести, если бы на полях
росло хоть что-то путное - рожь перемежалась с лебедой так часто, что при
взгляде на поле во рту ощущался вкус вязкого, будто смешанного с песком,
черного хлеба.
Сыт не будешь и от голода не помрешь, не сравнить с Поволжьем, как не
сравнить Орел с той Тамбовщиной, где кулаки подняли восстание против
Советской власти, в Орловской губернии кулаки такой силы не набрали.
Пошумели кое-где в Малоархангельском уезде, но не так, как под Тамбовом, в
Куракине, эсеры призывали мужиков поднять бунт, а в Колпне мужики требовали
Советов без коммунистов, но стоило явиться чекистам - и горлодеры сразу на
попятный. В Успенской волости кулаки действовали втихаря, сказывалось
присутствие Быстрова, он потачки кулакам не давал, вот они и боялись пойти в
открытую против Советской власти.
Перед успенскими коммунистами очередная задача - подготовиться к
тяжелой зиме. Для этого надо поставить под жесткий контроль все мельницы и
крупорушки и прежде всего мельницы Астахова в Успенском и Выжлецова в
Козловке.
Быстров опять явился к Павлу Федоровичу с целой комиссией.
- Гражданин Астахов, вы намерены продолжать свой саботаж?
- Ни в коем случае...
К тому времени и до Успенского дошла брошюра Ленина о продналоге,
наступали новые времена, и частные хозяева воспрянули духом, еще два-три
года и крепкие мужички восстановят свои хозяйства, вот Павел Федорович и
предполагал, что двигатель на мельнице не сегодня-завтра затарахтит в пользу
дома Астаховых.
- Мельницу пустим?
- А почему не пустить?
- Нефтью мы вас обеспечим.
- А что молоть?
- Все.
- И лебеду?
- Разумеется, и лебеду.
- Нет, на лебеду не согласен, не для того ставлена мельница, чтобы
пакостить ее лебедой.
- А что же вы собираетесь молоть?
- Придет время, пшенички намелем.
- Тогда мы сами пустим.
- Коли есть среди вас механики, пускайте.
Механиков не было, и взять их было неоткуда.
Потопталась комиссия перед Астаховым и удалилась несолоно хлебавши.
А с Выжлецовым получилось еще хуже.
Быстров и в Козловке появился с комиссией. Прошли прямо к мельнице,
вызвали Выжлецова.
Тот появился незамедлительно. Тихонький, вежливый, нисколько не
испуганный, чуть подергивая верхней губой, отчего его рыжие усики
шевелились, как у таракашки, пронзительно сверля Степана Кузьмича голубыми
внимательными глазками.
- Чем могу служить?
- Гражданин Выжлецов, откройте мельницу.
- Не могу.
- То есть как это не могу?
- А очень просто, мне сейчас открывать мельницу не с руки.
- А я вам приказываю.
- А я не выполняю.
- То есть как это?
- А так.
- Тогда объявляю вам решение комиссии: вашу мельницу, как незаконно
нажитую, мы обобществляем, можете работать мельником, но мы назначим
учетчика, и вы будете отчитываться за работу.
- Не приму я никакого учетчика.
Своей наглостью Выжлецов поставил Быстрова в тупик.
- Позвольте разъяснить вам, Степан Кузьмич, что поступаете вы вопреки
закону, - вежливо сказал Выжлецов. - Не знаю, читали вы или нет разъяснения
гражданина Ульянова, а мы читали. Теперь налог, теперь нельзя действовать
супротив крестьянства, теперь не позволят конфисковать ни мельницу, ни
граммофон.
В другое время Быстров зашелся бы в крике, а то и достал револьвер,
стрельнул бы в воздух, но теперь действовала брошюра товарища Ленина.
Выжлецов был спокоен, а Быстров накалялся, и Выжлецов явно ощущал свое
превосходство.
- Так вы, значит, против Советской власти? - еле сдерживаясь, холодно
спросил Быстров.
Выжлецов улыбнулся.
- Ни в коем разе, мы только против обобществления.
- Откроешь? - шипящим голосом спросил Быстров.
- Если вы меня ударите, вас будут судить, - предупредил Выжлецов. - А
ключей все равно не дам.
Быстров повернулся к Коломянкину, председателю Козловского сельсовета,
который тоже был в составе комиссии.
- Савелий Яковлевич, неси сюда замок, получше и покрепче!
Замок был принесен. Быстров запер мельницу на второй, на свой замок, да
еще в придачу опечатал оба замка, сделал картонные бирки, продел бечевки,
заклеил бумажками, припечатал бумажки печатью.
- Теперь намертво, - сказал он Выжлецову. - Гербовая печать. За срыв
государственной печати предание суду революционного трибунала.
- Как угодно, - согласился Выжлецов. - Однако поимейте в виду, Степан
Кузьмич, что на ваш трибунал у нас найдется управа покрепче.
Опять же год назад Быстров показал бы Выжлецову, где раки зимуют,
арестовал бы, посадил под замок, а сейчас не решился, дули другие ветры,
партия требовала более справедливого отношения к крестьянам.
Летом 1921 года брошюра Ленина "О продовольственном налоге" была
распространена по всей стране, и не только определяла практическую
деятельность партийных организаций, но и позволяла им заглядывать в будущее.
Волисполкомы и сельсоветы готовились к взиманию налога, разница между
продразверсткой и продналогом ощущалась еще недостаточно. Но если при
изъятии продразверстки комсомольцы оказывали продотрядам помощь: раскапывали
ямы, взвешивали найденное зерно, то при взимании налога такой помощи не
требовалось, строгое соблюдение закона исключало всякую самодеятельность.
Однако комсомольцы - вчерашние, а то и сегодняшние школьники - были в
деревне наиболее грамотными людьми, и в чем, в чем, а в учете урожая и
исчислении налога их помощь была незаменима.
"Учет и контроль - вот главное, что требуется для налаживания, для
правильного функционирования первой фазы коммунистического общества..."
А они уже чувствовали себя живущими в коммунистическом обществе и
поэтому в деле учета, - больше в деле учета, чем в деле контроля, - могли и
оказывали посильную помощь своим старшим товарищам - коммунистам.
В каждой ячейке Слава находил наиболее грамотных ребят, которые
фактически превращались в учетчиков и счетоводов, а попутно становились
агитаторами, объясняя своим отцам и дядьям, что уплата налога улучшит
хозяйственное положение самих крестьян и обеспечит снабжение деревни
промышленными товарами.
Второй заботой комсомольских работников были школы. Хотя
непосредственно школами руководил отдел народного образования, они тоже
находились в сфере внимания комсомольских ячеек.
Комсомольцы вслух читали ученикам газеты, только что изданные книги,
проводили беседы и собрания и, учась, сами учили других.
А жизнь тем временем шла своим чередом.
Как-то незаметно и скучно приняли в партию Евгения Денисовича Зернова.
Не принять было нельзя, он заведовал волнаробразом, надо было
распространять партийное влияние на учителей, но и торжествовать особенно не
приходилось. Шел уже не двадцатый, а двадцать первый год, война кончилась,
человеку, вступившему в партию всего годом позже, не грозили ни мобилизация
на фронт, ни борьба за хлеб в продотряде, митинговать можно было спокойнее,
не рискуя получить пулю в спину.
Стояла засуха, в жаркий июльский день коммунисты собрались поговорить о
заготовке кормов. Быстров в который раз твердил о том, что овес надо
поискать у кулаков, а Данилочкин наставлял всех не оставлять невыкошенными
ни одну ложбину и ни один овраг.
В конце собрания зачитали заявление Зернова, позвали дожидавшегося за
дверью Евгения Денисовича.
- Что еще можете добавить, товарищ Зернов?
Он принялся повторять передовицу, напечатанную в "Орловской правде".
Евгений Денисович принарядился по случаю вступления, на нем розовая
шелковая рубашка и черный гарусный шнурочек вместо галстука, позволил себе
такую вольность, и собравшиеся старались ее не замечать.
- Как школы-то у вас? - спросил Данилочкин. - Обеспечите дровами?
Евгений Денисович развел руками, снабжение школ дровами зависело от
того, с какой строгостью будет разговаривать с председателями сельсоветов
Данилочкин.
Из десяти присутствующих шестеро голосовали "за", четверо воздержались.
Событие это облегчало Зернову продвижение по службе, а те, кто его
принимал, считали полезным вовлекать учителей в партию.
Потом навалилась история с женитьбой Саплина.
Свадьбу он сыграл мировую, но Славу не позвал, лишь недели две спустя
дошли до Славы слухи о свадьбе.
Саплин все реже и реже появлялся в волкомоле.
- Дела, хлопочу, чтоб не обижали батраков, - отговаривался он. - В
Журавце, в Туровце, в Каменке...
А потом выяснилось, что он нигде не бывал, занят был своими делами.
Мать оставил в Критове, а сам пошел во двор, в соседнюю волость, к самому