более или менее по-английски, и завертел ее как волчок.
Фрейтагу.
глубине души предпочитают головорезов, maquereaux {Сутенеры (франц.).} и
всяческих подонков? Что за странное у женщин пристрастие ко всему
низменному? La nostalgic de la boue? {Неодолимая тяга к грязи (франц.).}
просто шумливый студент-медик из мелких буржуа, довольно надоедливый, но что
в нем уж такого низменного?
вами, - напрямик выпалил Фрейтаг.
мало трогает.
ничего такого, что ему требуется в женщине, и однако она постоянно его
волнует, возбуждает чисто эротическое чувство, какого он никогда еще не
испытывал, - одно лишь вожделение и ни тени тепла, нежности. Она ему и не
нравится вовсе.
поссориться? Лучше не надо. Этого у меня и без вас хватает.
возлагал кое-какие надежды, и сразу переменил тон.
приревновал. Давайте еще потанцуем, а уж потом пойдем бродить. Какое нам
дело, что о нас думают эти мошенники-испанцы?
лениво пошел в бар; он надеялся, что Дженни заметит, какой он спокойный и
довольный. Но Дженни нигде не было видно, и он подсел к стойке рядом с
Уильямом Дэнни; в баре уже расположились за маленьким столиком супруги
Баумгартнер, мальчика с ними не было. За другим столиком распивали бутылку
вина Гуттены, у их ног лежал Детка, он, похоже, окончательно оправился после
своих злоключений.
не слишком близкие, но устраивающие обоих отношения собутыльников. Похоже,
Дэнни может пить с кем угодно или один, ему безразлично; а главная беда
Дэвида - что его всерьез ни к кому не тянет, только к Дженни иногда, да и к
ней день ото дня все меньше, а вот с Дэнни ему легко, потому что Дэнни как
бы и не существует: не человек, а какой-то тюк пошлых вожделений и нелепых
провинциальных предрассудков. Дэвид пробовал подойти к нему и так и этак -
ничто ему не интересно, ничто не волнует. И вот они сидят и пьют молча,
каждый сам по себе, отрешенные, далекие друг от друга, будто старые
приятели, которые давно друг другу надоели.
слушался):
неопределенно махнул рукой. - Опять пошла.
нескладный, сказал серьезно, с видом заговорщика:
мешался, одно скажу: была бы эта сучка моя, я бы ей все кости переломал.
Поимейте в виду, это дело не мое, а только она с вами не по совести
поступает.
его слова пробудили ответное доброе чувство.
приходится. С этой Пасторой. Мы с вами оба потерпели крушение, вроде как два
моряка в одной шлюпке, - прибавил он добродушно. Внутри одна за другой со
звоном лопались какие-то туго натянутые струны, и что-то отпускало,
становилось легче, даже не досадно было самому слышать, что он как дурак
разговорился с Дэнни - тот-то всегда разговаривает как дурак... нет, все это
даже приятно.
способ выйти из положения.
хитро. Скажу прямо, она из меня вытянула больше, чем я собирался дать,
ловкая бестия, а теперь хочет увильнуть, не расплатясь. Ну так вот, нынче я
ее заставлю платить по счету, говорю вам, нынче же вечером. Я никому не
доставлю неприятностей, никому. А вот ей я покажу, верьте слову, она у меня
узнает!
неудивительно, если вам достается шиш.
куда-то вбок. Дэвид откачнулся, чтобы оказаться вне досягаемости.
время. Дайте ей как следует в зубы.
погожу, может, одумается. Она мне нужна в полной форме, - задумчиво пояснил
он. - Что толку, если девка вся в синяках, живого места нет... Я всегда
говорю, чем мужчина лучше, тем больше ему с девками мороки. У меня всегда
так. А вам этой Дженни хватает, будь она моя, я бы ей набил морду.
маячило перед ним как в тумане, до него наконец дошло, что Дэнни очень даже
мешается не в свое дело.
вообще ничья, она сама себе и то не хозяйка.
некую новую истину и осознал, как обманчивы его былые надежды. Вспышка
радостного оживления сменилась обычной мрачностью, а тут еще в бар опять
хлынул народ с танцев, в этом водовороте оказались и Пастора со своим
студентом, и Дженни с Фрейтагом. Дэвид постучал по стойке, пододвинул к
буфетчику оба стакана.
крутятся у нас на глазах, мы хоть знаем, где они есть.
злобно-хитрой усмешкой, что его физиономия совсем перекосилась.
ветра стороне палубы, подальше от танцующих, и посторонились, пропуская
угрюмого белокурого юношу, который вез больного старика в кресле на колесах;
ссохшийся изможденный старик съежился под одеялами и пледами и дрожащими
пальцами перелистывал карманную Библию. Когда кресло поравнялось с
новобрачными, он поднял восторженные глаза, вскинул трясущуюся руку и хотел
коснуться молодой женщины. Она вся задрожала, отпрянула и прижалась к мужу.
- Спасибо, сэр, спасибо, - сказал молодой муж, он твердо помнил, что к
старости надо относиться почтительно.
прокатил кресло дальше. Молодая жена, все еще вздрагивая, прижималась к
мужу.
до меня дотронулся!
успокаивая, как и положено супругу (этот недавно усвоенный им тон восхищал
обоих):
нам повредить? Он просто жалкий умирающий старик - и, в конце концов, он
желал нам только хорошего. Грустно это, когда человек стар и болен...
жестоком порыве и притом, честная по натуре, поняла, откуда взялась эта
жестокость: так отвратительны, так пугают старость, уродство и немощь, а еще
страшнее смерть - единственный выход, единственное спасенье от всех этих
ужасов. Она почувствовала себя очень рассудительной и спокойной, полной
радостного здоровья... бессмертной! И сказала мечтательно:
до самого светопреставления!
воришки, поцеловались: вдруг кто-то увидит?
застал ни воздушных шаров, ни бумажных колпаков, никакого веселья, и за
столом оказался один. А опоздал он потому, что дядюшка вздумал устроить
приступ кашля и едва не задохся. Иоганн подал старику нюхательную соль,
обмыл ему лицо холодной водой, сел рядом, обмахивая его, как веером,
сложенной газетой, и надеялся, что он умрет. Но тот оправился, и даже