Нежный, надломленный цветок... Ведь только этот панцирь не давал ему
упасть!.. Но хотя Аннета ни словом не обмолвилась о том, что думала, Ли-
дия читала ее мысли на сомкнутых губах. И она закрыла уже запертую дверь
в выросшей между ними стене еще на засов.
она судорожно славила сомнительное будущее, которое подготовляли сраже-
ния: сумбурный мессианизм, сулящий справедливость и мир, но строящий их
на сегодняшней несправедливости, на бойне, на миллионах утрат, на ее ут-
рате, на трупе се возлюбленного, освятившего своей кровью (единственной,
которая шла в счет!) смехотворное наступление царства бога - бесформен-
ного бога тех, которые лишились его, бога людей Запада, потерявших бога
и во что бы то ни стало стремящихся обзавестись им, - бога всеобщей Де-
мократии...
Лихорадочная улыбка твоя - точно рана...
чувствовала, что Аннета потеряла эту веру (да и была ли она у нее ког-
да-нибудь?), чувствовала, что Аннета разочаровалась во всех этих идеях,
отреклась от страстей, волновавших в те дни всевозможные отечества. Если
самой Аннете это было еще не совсем ясно, то ей помог разобраться взбун-
товавшийся инстинкт, который отдалял друг от друга двух женщин, говоря
обеим:
эти последние дни лета 1916 года. Земля была как разверстая пасть, тре-
бующая жертв. От ее яростного дыхания несло трупом - трупом человечест-
ва. Горы растерзанного мяса с Соммы и Вердена не могли утолить ее алч-
ности. Со времен принесения в жертву ацтеками целых народов к небу еще
не возносились запахи подобных гекатомб. Еще две страны-соседки весело
вошли в хоровод смерти. За два года это было тридцать второе объявление
войны. Плясуны топали и притаптывали. Пресса, присев на корточки вокруг
танцующих, щелкала пальцами, ударяла костями о котлы, улюлюкала. В Гер-
мании она горланила новый псалом святого Франциска, псалом в честь нашей
сестры - Ненависти:
великая из трех..."
собственный список и опубликовала памятник бесчестия: "Немцы и наука"; в
этом документе самые видные представители мысли, за исключением двух
имен, не только отлучали немцев от европейской семьи, но, исходя из на-
учного (настоящие Марфуриус и Панкрас) анализа их мозга, их костей, их
испражнений, отлучили немцев от человеческого рода. Один из столпов уче-
ности пожелал, чтобы Берлин был сровнен с землей, "дабы оставить в цент-
ре этой чванливой страны остров мести [66], покрытый развалинами". Один
ученый-юрист доказывал право вести войну любыми средствами. Один из гла-
шатаев французского либерального католицизма, человек честный и почтен-
ный, поздравил французских католиков с тем, что они "во имя Христа без
всяких колебаний отказались простить немецких католиков". Другой засева-
ла в этом хоре требовал, чтобы ему выдали кайзера как часть причитающей-
ся ему добычи - он собирался посадить его в медвежий ров Зоологического
сада. Смешное переплеталось с ужасным. Тартюф и король Юбю. У главных
певцов и плясунов этого хоровода наглость и лицемерие достигли гималайс-
ких вершин. Ханжа министр на заседании парламента, под аплодисменты вос-
хищенных дурачков, со слезами умиления славил священное бескорыстие под-
купленной им печати. А уэльский враль Ллойд-Джордж, эта помесь маленько-
го, малюсенького Кромвеля с Сирано, держа в одной руке. Библию, а в дру-
гой шпагу (чужую шпагу), проповедовал братьям-баптистам новое Бытие.
Сравнивая творение первых дней с тем, что сотворила война, - тут госпо-
дом богом был он, - Ллойд-Джордж обрушивал громы и молнии на сынов греха
- пацифистов: "Никакая бесчеловечность, никакая безжалостность не могут
идти о сравнение с их жестокостью, то есть стремлением прекратить войну"
на полпути. А в это время Америка спокойно округляла свой счет и навод-
няла Старый Свет орудиями смерти. Правой руке ведь не полагается знать,
что делает левая. И если начертано: "Не убий", то нигде не начертано,
что ты не должен заниматься столь почтенным делом, как производство ору-
дий убийства, лишь бы они были доброкачественными и лишь бы за них хоро-
шо платили.
отогреться к сестре. Но Сильвии было мало дела до счастья и несчастья
ближних - вне тесного круга родных, тех, кого она любила, кто был ее
добром. Эта милая женщина говорила:
меня! Я жду. Ведь это когданибудь да кончится. Так не будем же торо-
питься! Нужно еще время... Видишь ли, один мой знакомый, красивый мужчи-
на, три нашивки, орден (его недавно убили), сказал мне: "Нам надо истре-
бить еще миллион немцев".
она серьезна... О! Не слишком глубоко! Без горячности. Она не питала
злобы к тем, кого уже заранее обрекала... Но раз так надо!..
крайней мере полмиллиона наших...
ток...
прекрасные заказчицы снова хлынули к Сильвии. Напряжение первых лет вой-
ны, мужественная сдержанность первоначальной поры испытаний, припадки
ненависти и жажды наслаждений, - своего рода перемежающаяся лихорадка,
подхлестывавшая чувства, - все это миновало. На смену пришло нечто го-
раздо более страшное. Человеческая природа стала привыкать. В новых обс-
тоятельствах она проявила ту приспособляемость, ту невероятную и гнусную
гибкость, которая тысячелетиями позволяла человеку, подобно червяку, за-
бираться в малейшие щели, где можно было спастись во времена родовых
схваток земли, между тем как виды, менее способные стлаться и изги-
баться, а потому не сумевшие проползти, вымирали. Если искусство восста-
навливать нормальный быт в самых противоестественных условиях заслужива-
ет восхищения, то Париж в ту пору был восхитителен.
его отражение на лице своего сына, и это зеркало приводило ее в ужас.
Марк не выказывал прежнего возбуждения; не было у него больше судорожных
порывов, не было прежней резкости, смеха, похожего на гримасу, - всего
того, что беспокоило его мать в прошлом году. Он вообще ничего не выка-
зывал. Он был ко всему безразличен. Казалось, лихорадку, прежде отражав-
шуюся на его бледном лице, теперь загнало внутрь, и это лицо походило на
спящий пруд. Мутная, но без единой рябинки, вода. Недвижная поверхность.
Не видно глубины. Нет отражений, Марк спит...
слышал того, что происходит вокруг, - урагана, сокрушавшего лес, треска
валившихся деревьев, дыхания смерти, зловония, грохота - и матери, с
тревогой склонившейся над ним. Но кто знает? Под маслянистой глазурью
пруда работает жизнь... Еще не время показывать ее при свете дня. А если
бы он и показал ее, то уж, во всяком случае, не умоляющим глазам матери.
С теткой ему было легко, он спокойно болтал с ней. Оставаясь с Аннетой,
он следил за собой и за ней. Впрочем, прежней заносчивости и раздражи-
тельности уже не было. Марк был вежлив. Он, слушал без возражений. Он
ждал без нетерпения. Ждал без нетерпения, чтобы она уехала.
чужим, чем в ту пору, когда у них происходили столкновения. С противни-
ком тебя еще может соединять какая-то нить, но только не с человеком
равнодушным. Аннета стала не нужна Марку. Ему достаточно других, напри-
мер, Сильвии. С глаз долой, из сердца вон. Для Аннеты уже не осталось
места в сердце сына.
И нигде не видела людей, которым она была бы близка. Все, что побуждало
окружающих жить и хотеть жить, верить и хотеть верить, сражаться и стре-
миться к победе, - все это с нее уже спало, как истлевшая одежда, как
опадают с дерева прошлогодние листья. И, однако, стремления у нее оста-
вались. Ей были неведомы те неврастенические состояния, когда энергия
куда-то уходит, боязливо прячется. Энергией она была заряжена вся. Угне-
тенное состояние Аннеты происходило оттого, что ей не к чему было прило-
жить свои силы. На что обратить эту жажду дела, жажду борьбы, жажду люб-
ви, жажду ("Да, и она есть у меня!.. ") ненависти? Любить то, что любят
все окружающие? Нет! Ненавидеть то, что ненавистно им? Никогда! Сра-
жаться? Но за что? Совсем одна, посреди этой схватки, - к кому, к чему
она пристанет?
октябрьский вечер, ненастный и холодный, она возвращалась домой, уста-
лая, углубившись в свои мысли. Подходя к дому, она заметила какое-то
непривычное оживление на улицах.
это было время!) госпиталь. Верденская бойня извергала раненых. Тела му-
чеников уже некуда было сваливать. Впервые маленький забытый городок по-
лучал свою долю этого груза. И в первый же раз ему прислали немцев!
дов труда или безделья (в конечном счете все они идут в одну и ту же ку-
чу хлама!). Их запихивали в тесные, душные, полусгнившие здания, где
столетиями наслаивались грязь и зараза. Ни больные, ни врачи этим не
смущались. Дело привычное... Но вот с началом "прогресса" (то есть вой-
Конюшевский Владислав
Андреев Николай
Никитин Юрий
Андреев Николай
Орлов Алекс
Белогорский Евгений