спит... А так - стоит деревня! Ты-то как? А Наталья Никитишна? Она ить
меня тогда вылечила, можно сказать, от смерти спасла. Я кажен раз, как в
церкву где попаду, матку твою поминаю, за здравие, значит! И женка теперя
у тебя? Ты их сюды привез али как?
неведомую ему беду.
же представить, что каменную неодолимую крепость сдадут... Такое не
умещалось в голове!)
позже, вызнал все до конца.
потряс головой. Не хотелось уже ничего. И возвращаться к Киприану
расхотелось тоже.
вел куда-то, кормил. Потом они сидели в какой-то набитой ратными избе, в
запечье, и Иван плакал, неслышимый в гуле и гомоне голосов, а Федор молча
гладил его по плечу, не ведая, как еще утешить.
Иван, понимая, однако, что у игумена Сергия есть ответ, и ответ этот
достаточно суров. Господь, наделив человека свободою воли, не обязан
потворствовать слабостям, причудам и безумствам созданий своих. Москву
можно было не сдавать! Это он знал твердо, с самого начала, еще не ведая
никаких подробностей пленения города. А значит, не Господь, а они сами,
все, соборно, виноваты в содеянном!
описанного летописью, хотя даже и летописное описание событий невозможно
читать без ужаса и отвращения. И в чем причина беды? Что произошло с
городом? С героями, два года назад разгромившими Мамая?
нам, нынешним. Что красивое понятие <народ>, <глас народа> - глас божий,
<воля масс> или еще того превосходнее - <воля миллионов>, от имени которой
выступают разнообразные кланы и партии, - не более чем миф, и, возможно,
один из самых вредных мифов двадцатого века. Где эта безликая (или
миллионноликая, что то же самое) сила, когда кучка вооруженных мерзавцев в
огромной стране год за годом хватает, убивает, насилует, грабит,
расстреливает и ссылает многие сотни тысяч ни в чем не повинных людей,
более того, офицеров армии, то есть людей дисциплинированных и
вооруженных, способных, как кажется, к отпору и не оказывающих меж тем
никакого сопротивления? И это день за днем, год за годом, едва ли не до
полного истребления нации! Невозможно такое? Увы! Именно двадцатый век и
именно наша страна в большей мере, чем другие, доказали, что это
возможно... И те же люди (те же ли?) стоят насмерть в бою, <един против
тысячи>, и сокрушают вооруженных до зубов и тоже дисциплинированных
противников... Как же так?!
концепций величия собственного <я> и личностной исключительности, -
человек, есть существо общественное. Как грызуны, как рыбы, человек в
толпе становится частью толпы, более того, человек сам стремится в толпу
себе подобных и охотно жертвует собственным <я>, чтобы только быть со
всеми и <как все>. Потому и возможны всяческие виды организации
человеческих сообществ - от бандитской шайки до государства, от кучки
единомышленных философов до вселенских, потрясающих мир религиозных
движений. И потому человек дисциплинированный, член религиозного братства
или солдат армии, способен на то, на что он не способен сам по себе, в
отдельности, вне объединяющего и направляющего его волю коллектива.
Человек к тому же способен заражаться идеей, способен на массовый героизм
скорее, чем на героизм индивидуальный, личный. Потому-то и воспевают в
эпосах всех народов героев-богатырей за то, что они способны сами, вне
направляющей воли толпы, совершать подвиги. Ценит человечество, и очень
ценит, особенно на расстоянии лет и пространств, подвиг отдельной
личности, хотя именно личностью мало кто способен быть из обычных рядовых
людей. И мужество, скажем, крестьянина, ставшего ратником, покоится на том
же ощущении причастности к целому (<я - как все, я - как мир>), на коем
зиждется вся традиционная культура и жизнь народов земли. Это первое.
плотников, скажем, есть старшой, мастер, человек упорного и угрюмого
нрава, какой-нибудь Никанор Иваныч; есть весело-озорной любитель выпивки и
гульбы Васька Шип, который вечно подшучивает над старшим, но сам по себе
не мог бы и работать иначе, чем в ватаге; есть старательный и тихий Лунек,
которому надобно указать <от> и <до>, и он сделает, но сделает лишь, ежели
ему укажут; есть Федька Звяк, дракун и задира, вечно лезущий в ссоры, с
каждого праздника - в синяках и ссадинах, готовый громче всех орать, лезть
на стену, бежать по зову вечевого колокола, который и работать умеет,
ежели не дрожат руки с попойки, но все с рыву, с маху, все - не доводя до
конца, у него крыльцо без перил, у него протекает крыша и жена замучилась,
упрашивая буйного супруга починить ей ткацкий стан, - на такие мелочи ему
вечно недосуг; есть и Саня Костырь в той артели, редкий и старательный
мастер, у которого дома облизана кажная вещь, у коего инструмент наточен
так, что волос на лету разрежет, который срубит любой самый хитрый угол,
славно косит, чеботарит, плетет из лыка и корня, ко всякому рукоделью
мастак, ну и выпить не дурак, в дружине коли, коли со всеми... И только
когда прихлынет какая великая беда, тихо отойдет посторонь, не умеет лезть
в драку, ни подвиги совершать, не защитит тебя в ратной беде грудью, не
выступит на суде, но раненого вытащит, перевяжет и будет спасать, как
может; и противу боярина, боярского тиуна ли не попрет, а поноровит
как-нито обходом, лаской, приносом, лишь бы не тронули его... А Пеша
Сухой, тот прижимист и скуп, у такого среди зимы снегу не выпросишь, у
него все свое, он трясется над каждою мелочью, жадно пересчитывает
доставшееся ему по жребию и поскорее увязывает в тряпицу кусочки
заработанного серебра. (Он и жене не верит, поделавши дома тайник ради
всякого злого случая!) На бою с таким лучше не иметь дела, бросит, а то и
не бросит, вытащит, тотчас присвоив дорогой нож или еще какую ратную
справу, себя самого успокаивая тем, что раненому сотоварищу это теперь
<без надобности>... А еще Алешка, молодой парень, сильный, но робкий
духом, услужающий каждому в ватаге, у которого дома больная старуха матерь
и младшие брат с сестренкой (батька убит на бою), и то, что он получит за
труд и что не отберет у него Пеша Сухой или не выцыганит на пропой души
Васька Шип, он тотчас тащит домой, матери, а сам так и ходит в
единственной драной рубахе... Да и всю бы мзду отбирали у него, кабы не
старшой, Никанор Иваныч, что нет-нет да и прикрикнет на ухватистых
ватажников... И вот они выходят, все семеро, - не разорвешь! Ватага!
Готовые постоять друг за друга, в драке потешной становящиеся стенкою, в
работе - без слов понимающие один другого. Народ! Как бы не так... Не будь
Никанора Иваныча, Васька Шип унырнет в дикую гульбу, Лунек <слиняет>,
пойдет искать себе иного хозяина, Федька Звяк пропадет в очередной драке
или кинется с новогородскими ушкуйниками грабить низовские города. Саня
Костырь уйдет к боярину, что и даве зазывал мастера к себе; Пеша Сухой
учнет ладить свою артель, да не получится у него никоторого ладу, больно
уж прижимист и больно скуп! Алешка, и тот откачнет от него в скором
времени и устроится куда на боярский двор конюхом али скотником... И - нет
ватаги! И едва кивнут когда, встретя один другого...
действования, кто способен к деянию, те подчиняют себе других и ведут за
собою, и, ежели их много, они-то и придают народу, всем прочим, его лицо.
А ежели этих людей поменело? Изничтожились, погибли в войнах и одолениях
на враги? Тогда и народ уж не тот, иной, и к иному способен, а то и ни к
чему уже не способен, разве разойтись да искать себе у чужих народов новых
вождей, новых носителей вечно творящей, вечно толкающей к деянию энергии,
которой только и существуют, и держатся люди, помощью которой и создается
все сущее на земле.
разгоне, по деревням. Наличная воинская сила, почитай вся, брошена к
западному литовскому рубежу. Тем паче Акинфичи, захватившие власть при
государе, растеснили, отпихнули многих и многих, надобных для обороны
Москвы людей. Не было Вельяминовых, не было Дмитрия Михалыча Боброка, что
весною отбыл на литовский рубеж, а сейчас лежал больной в дальнем имении
своем, почти не имея вестей о том, что творится на Москве.
нестойкие вои, что дернули в бег в битве на Дону, да многочисленная
боярская дворня, которая, на рати ежели, то только в обозе да <подай и
принеси>. В дело, в сечу, таких и не берут никогда. Дворня, оставшая без
господ, разъехавшихся по поместьям... А Федор Свибл, коему князь Дмитрий
поручал город, удрал вослед за князем в Переяславль и далее. А митрополит,
духовная власть, уехал тоже. И в городе, лишенном воевод, началось то, что
предки наши называли емким и образным словом - замятня.
отсидеться за синими лесами... Самозванные ватаги кое-как оборуженных
мужиков захватили ворота, взимая дикую виру со всех, чаящих выбраться из
города... Да уж ежели ограбили самого митрополита и великую княгиню, можно