дарственной тюрьме или отправил бы в Тайберн на потеху толпы! Я буду
молчать, но и вы должны безропотно переносить ваше заключение. Дней че-
рез пятнадцать - двадцать я уезжаю с армией в Ла-Рошель, но накануне мо-
его отъезда за вами прибудет корабль, который отплывет на моих глазах и
отвезет вас в наши южные колонии. Я приставлю к вам человека, и, будьте
покойны, он всадит вам пулю в лоб при первой вашей попытке вернуться в
Англию или на материк!
ее сверкающих глаз.
Степы в нем толстые, двери тяжелые, решетки на окнах надежные; к тому же
ваше окно расположено над самым морем. Люди моего экипажа, беззаветно
мне преданные, несут караул перед этой комнатой и охраняют все проходы,
ведущие на двор. Да если бы БЫ и пробрались туда, вам предстояло бы еще
проникнуть сквозь три железные решетки. Отдан строгий приказ: один шаг,
одно движение, одно слово, указывающее на попытку к бегству, - и в вас
будут стрелять. Если вас убьют, английское правосудие, надеюсь, будет
мне признательно, что я избавил его от хлопот... А, на вашем лице появи-
лось прежнее выражение спокойствия и самоуверенности! Вы рассуждаете про
себя: "Пятнадцать - двадцать дней... Ничего, ум у меня изобретательный,
я до того времени чтонибудь да придумаю! Я чертовски умна и найду какую-
нибудь жертву. Через пятнадцать дней, - говорите вы себе, - меня здесь
не будет..." Что ж, попробуйте!
ни, стараясь подавить в себе малейшее движение души, которое могло бы
придать ее лицу какоенибудь иное выражение, помимо выражения тоскливой
тревоги.
уже видели и, стало быть, знаете его. Он, как вы убедились, умеет испол-
нять приказания: по дороге из Поргсмута сюда вы, конечно, - я ведь вас
знаю, - пытались вызвать его на разговор. И что вы скажете? Разве мра-
морная статуя могла быть молчаливее и бесстрастнее его? Вы уже на многих
испытали власть ваших чар, и, к несчастью, с неизменным успехом. Испы-
тайте-ка ее на этом человеке, и, черт возьми, если вы добьетесь своего,
я готов буду поручиться, что вы - сам дьявол!
миледи, сказал: - Сейчас я представлю вас ему.
наступившей тишине послышались медленные и размеренные шаги, приближаю-
щиеся к комнате. Вскоре в полумраке коридора обозначилась человеческая
фигура, и молодой лейтенант, с которым мы уже познакомились, остановился
на пороге, ожидая приказаний барона.
дверь.
да, она красива, она обладает всеми земными чарами. И что же! Это чудо-
вище, которому всего двадцать пять лет, совершило столько преступлений,
сколько вы не насчитаете и за год в архивах наших судов. Голос распола-
гает в ее пользу, красота служит приманкой для жертвы, тело платит то,
что она обещает, - в этом надо отдать ей справедливость. Она попытается
обольстить вас, а быть может, даже и убить. Я извлек вас из нищеты, я
дал вам чин лейтенанта, я однажды спас вам жизнь - вы помните, при каких
обстоятельствах. Я не только ваш покровитель, но и друг; не только бла-
годетель, но и отец. Эта женщина вернулась в Англию, чтобы устроить по-
кушение на мою жизнь. Я держу эту змею в своих руках, и вот я позвал вас
и прошу: друг мой Фельтон, Джон, дитя мое, оберегай меня и в особенности
сам берегись этой женщины! Поклянись спасением твоей души сохранить ее
для той кары, которую она заслужила! Джон Фельтон, я полагаюсь на твое
слово! Джон Фельтон, я верю в твою честность!
взгляд всю ненависть, какую только он мог найти в своем сердце, - ми-
лорд, клянусь вам, все будет сделано так, как вы того желаете!
представить себе выражение более покорное и кроткое, чем то, какое было
написано на ее прекрасном лице. Сам лорд Винтер с трудом узнал в ней
тигрицу, с которой он за минуту перед тем готовился вступить в борьбу.
лорд Винтер. - Она ни с кем не должна переписываться, не должна разгова-
ривать ни с кем, кроме вас, если вы окажете честь говорить с ней.
суд над вами свершился.
комнаты. Фельтон пошел вслед за ним и запер дверь.
пехоты, стоявшего на карауле с секирой за поясом и с мушкетом в руках.
за ней наблюдают сквозь замочную скважину, потом она медленно подняла
голову, и лицо ее вновь приняло устрашающее выражение угрозы и вызова.
Она подбежала к двери и прислушалась, затем взглянула в окно, отошла от
него, опустилась в огромное кресло и задумалась.
приходило, кроме неприятных и угрожающих.
нятым мерам, и в особенности благодаря дамбе, препятствовавшей лодкам
проникать в осажденный город, казался несомненным, тем не менее блокада
могла тянуться еще долго, к великому позору для войск короля и к большо-
му неудовольствию кардинала, которому, правда, не надо было больше ссо-
рить Людовика XIII с Анной Австрийской, ибо это было уже сделано, по
предстояло мирить г-на де Бассомпьера, поссорившегося с герцогом Ангу-
лемским.
окончить ее предоставил кардиналу.
сдаться и потону сделал попытку поднять бунт, но мэр велел повесить бун-
товщиков. Эта расправа успокоила самые горячие головы, и они решили луч-
ше дать уморить себя голодом: такая гибель казалась им все же более мед-
ленной и менее верной, чем смерть на виселице.
лали к Бекингэму, или шпионов, посылаемых Бекингэмом к ларошельцам. И в
том и в другом случае суд был короток, кардинал произносил одное-
динственное слово: "Повесить!" Приглашали короля смотреть казнь. Король
приходил вялой походкой и становился на удобное место, чтобы видеть про-
цедуру во всех ее подробностях. Это не мешало ему сильно скучать и каж-
дую минуту говорить о своем возвращении в Париж, но это все-таки слегка
развлекало его и заставляло более терпеливо сносить обиду, тал что, если
бы не гонцы и не шпионы, его высокопреосвященство, несмотря на всю свою
изобретательность, оказался бы в очень затруднительном положении.
го поймали осаждающие, вез письмо Бекингэму. В письме сообщалось, прав-
да, что город доведен до последней крайности, по в нем не говорилось в
заключение: "Если ваша помощь не подоспеет в течение двух недель, мы
сдадимся", а было просто сказано: "Если ваша помощь не подоспеет в тече-
ние двух недель, то к тому времени, когда она явится, мы все умрем с го-
лоду".
их мессией. Было очевидно, что, если бы им стало доподлинно известно,
что на Бекингэма рассчитывать больше нечего, они потеряли бы вместе с
надеждой и мужество.
что Бекингэм не прибудет под ЛаРошель.
левском совете, но ею всегда отклоняли: во-первых, Ла-Рошель казалась
неприступной, а во-вторых, кардинал, что бы он ни говорил, отлично пони-
мал, что такое кровопролитие, когда французам пришлось бы сражаться про-
тив французов же, явилось бы в политике возвращением на шестьдесят лет
назад, а кардинал был для своего времени человеком передовым, как теперь
выражаются. В самом деле, разгром Ла-Рошели и убийство трех или четырех
тысяч гугенотов, которые скорее дали бы себя убить, чем согласились
сдаться, слишком походили бы в 1628 году на Варфоломеевскую ночь 1572
года; да и, наконец, это крайнее средство, к которому сам король, как
ревностный католик, отнюдь не высказывал отвращения, неизменно отверга-
лось осаждающими генералами, выдвигавшими следующий довод: Ла-Рошель
нельзя взять иначе, как только голодом.
его страшная посланница: и он тоже подметил странные свойства этой жен-
щины, казавшейся то змеей, то львицей. Не изменила ли она ему? Не умерла
ли? Во всяком случае, он достаточно хорошо изучил ее и знал, что, неза-
висимо от того, действовала ли она в его пользу или против него, была ли
ему другом или недругом, она не оставалась в бездействии, если только ее
не вынуждали к этому большие препятствия. Но откуда было возникнуть та-
Корнев Павел
Суворов Виктор
Самойлова Елена
Андреев Николай
Свержин Владимир
Прозоров Александр